Эмануил поблагодарил Мари выразительным взглядом.
На другой же день две кареты выехали со двора замка: в одной сидели графиня и обе девушки, в другой — граф, де Брион и барон де Бэ.
Приехали в Париж, говоря иначе, общество разделилось. Семейство графа остановилось в своем отеле, на улице Святых Отцов; барон и Эмануил простились.
Целый этот вечер Эмануил не отпускал от себя барона; можно было думать, что де Брион навсегда хотел удержать при себе кого-нибудь, кто бы мог напоминать ему о счастливо прожитых им днях. Один вид его городской квартиры, так сказать, вернул его к действительности. Первым предметом, попавшимся ему на глаза, было письмо от Юлии, которое он оставил на своей конторке и которое как бы дожидало его. Прочитав письмо, ему казалось, что приключение, которое оно напоминало, имело десятилетнюю давность; в раздумье он бросил в камин этот лоскуток бумаги. А его кабинет, где он запирался некогда и углублялся в занятия и куда невидимка-хозяин не допускал проникнуть никакой посторонней мысли, казался ему теперь безбрежной пустыней. Привычка, овладевшая им во время пребывания в замке, видеть каждый день два нежных существа, которые оживили его жизнь, — теперь была нарушена. Ему думалось, что и присутствие Клементины не было бы лишним в его квартире. Веселость молодой девушки, без сомнения, развлекла бы его и утешила бы в этом чувстве сожаления и грусти, которое овладело им, едва только он переступил порог своего настоящего дома и своей настоящей жизни. Теперь, как он и предвидел, невозможно было ему посещать так часто семейство д’Ерми; посещение это в Париже сделалось как бы делом обязанности, тогда как там оно было только ежедневным удовольствием. В Париже есть условия общежития, которые не могут быть нарушены, хотя граф и просил Эмануила продолжать бывать у них так же часто, как он уже привык его видеть.
Между тем, это новое чувство, поднявшееся в душе де Бриона, удивило его самого лишь только тогда, когда он стал лицом к лицу с прежними своими привычками, прежним образом жизни; и вот теперь он хотел отдать себе отчет в этом чувстве и подчинить его воле рассудка. «Быть может, — говорил он сам себе, — природа, бездействие, уединение, беспрестанное присутствие одних и тех же лиц были настоящею причиною моего чувства и что, без сомнения, возвращение в Париж, т. е. к занятиям, уничтожит, или по крайней мере значительно уменьшит, нежную сторону этого ощущения». Отдавшись снова деятельности, Эмануил старался убедить себя, что его натура была неспособна к тихим радостям семейной жизни; он готов был даже уверять себя, что смешно было бы, если б он пошел по общей, избитой дороге и женился бы на семнадцатилетней пансионерке, он, который поклялся не отвлекать себя ничем от политического поприща. Он спрашивал себя, точно ли он любит Мари, и радовался, что еще не просил ее руки.
Так встретил он первую ночь, которую должен был провести в Париже. Он проснулся рано, встал, потребовал журналы и газеты, словом, повторил те же действия, которые были его привычкою до поездки в Поату, и сознательно принял положение человека, желающего заняться серьезно. Но, открыв журналы, он заметил, что буквы изменялись на их страницах, как в калейдоскопе, мысли его были далеко от этих столбцов, развернутых перед его глазами. Машинально, как бы против воли, он приказал подать одеваться и, бросив политические известия, отправился на улицу Святых Отцов, почти не зная сам, что именно туда он направляет шаги свои, как будто следуя только за своим сердцем, которое, казалось, было его путеводителем.
Едва пробило 9 часов, все еще спало в графском отеле, когда Эмануил подошел к подъезду. Стыдясь увлечения, с которым он поддался желанию своего сердца, он оставил свое намерение.
Утро было прекрасное, хотя и холодное. Эмануил, однако, не пошел домой, он бродил по набережной без мысли и цели, убеждаясь более и более в одном только, что он неспособен ни к каким занятиям, прежде чем не увидит Мари. Проходя Королевский мост, он увидел шедшего ему навстречу молодого человека, лицо которого казалось ему знакомым и который действительно подошел к нему с уважением, смешанным с лестью, и спросил о его здоровье.
— Я — маркиз де Гриж, — сказал он, заметив, что Эмануил, узнав его, казалось, не мог припомнить его фамилии, — я имел честь быть вам представленным в опере бароном де Бэ.
— Помню, помню, — отвечал де Брион, дружески протягивая руку молодому человеку.
— Вы уехали в Поату, как и располагали, на другой день после того как я вас видел, — сказал Леон. — Могу ли я спросить, — продолжал маркиз, — как кончилось ваше приключение с прекрасной Юлией? Вы не поддались ей и все-таки уехали?
— С бароном де Бэ, в назначенный день и час.
— А она?
— Не знаю, ее я не видал еще, — и Эмануил взял направление к набережной Вольтера.
— Вы направляетесь в Сен-Жерменское предместье? — спросил де Гриж.
— Да, на улицу Святых Отцов.
— Если позволите, я пойду с вами, я иду на улицу Жака. Так вам никто и не говорил о Юлии? — прибавил Леон с удивлением, идя возле Эмануила.
— Решительно нет. Как видите, вы преувеличили немного и ее склонность, и ее виды.
— Но ведь еще не все кончено…
— Ошибаетесь, напротив, давно все кончено, — возразил де Брион с такою уверенностью, как будто хотел сказать: «Мне некогда заниматься подобными развлечениями».