— Это неправда, — сказал Гэмпстед, выведенный из себя вдвойне несправедливым обвинением.
— Конечно, вы можете позволять себе со мной дерзости, говорить мне, что я лгу. В ваше новое учение входит обязанность не быть почтительным в родственнице, вежливым с дамой.
— Извините меня, лэди Кинсбёри, — он никогда прежде так не называл ее, — если я был непочтителен или невежлив, но нелегко было вынести ваши слова. Помолвка Фанни с мистером Роденом совершилась без моего согласия. Я ее не устраивал и не поощрял. Сестра поехала в Гендон не с тем, чтоб быть поближе к мистеру Родену, с которым она обещала не иметь никаких сношений, пока она гостит у меня. За нас обоих я обязан отвергнуть это обвинение.
Этим и ограничилось его прощание с мачехой.
Ничего не могло быть грустнее последних слов, сказанных маркизом сыну.
— Не думаю, Гэмпстед, чтобы мы еще увиделись в этом мире.
— О, отец!
— Не думаю, чтобы мистер Спайсер знал, как я плох.
— Не выписать ли вам сэра Джэмса из Лондона?
— Боюсь, что никакому сэру Джэмсу не помочь мне. Трудно лечить того, кто болен душою.
— Но отчего бы болеть душе вашей, сэр? Мало о ком можно сказать, что ему легче живется, чем вам. Не такого же рода эта история с Фанни, чтобы отравлять вам жизнь.
— Это не то.
— Так что же? Надеюсь, что я не причинил вам огорчения?
— Нет, мой милый, нет. Мне иногда тяжело думать, что я воспитал тебя в идеях, которые ты воспринял слишком горячо. Но это не то.
— Матушка?
— Сердце ее отвернулось от меня — от тебя и Фанни. Я чувствую, что между моими двумя семьями произошла рознь. За что дочь моя изгнана из моего дома? Из-за чего ты не можешь погостить у меня иначе, как на положении пришельца во вражьем стане? С чего человек этот вооружается против меня, он, который век свой жил у меня на хлебах?
— Уж из-за него-то я не стал бы тревожиться.
— Когда будешь стар и слаб, то увидишь, как трудно гнать от себя тревожные мысли. А уехать, куда я поеду?
— Приезжайте в Гендон.
— Что ж, оставить ее здесь с ним, чтобы целый свет говорил, что я убежал от собственной жены? Гендон теперь твой дом, а этот мой; здесь я должен оставаться, пока час мой не пробьет.