Лэди Франсес была не в силах долее этого выносить. Она встала и вышла из комнаты. В зале она встретила одного из слуг, которому приказала: «Сейчас же проводить этого господина». Слуга исполнил приказание и Крокер был выпровожен из дома, не сознавая нисколько всей бестактности своего поведения.
Едва Крокер убрался, как Гэмпстед, действительно, возвратился. Разговор, конечно, сейчас же коснулся здоровы отца.
— Он скорей огорчен, чем болен, — сказал Гэмпстед.
— Из-за меня? — спросила она.
— Нет, не непосредственно.
— Что это значит?
— Не ты его огорчаешь, а то, что другие говорят о тебе.
— Мама?
— Да, и мистер Гринвуд.
— Разве он вмешивается?
— Боюсь, что да; через милэди, которая ежедневно сообщает отцу все, что говорит глупый старик. Леди Кинсбёри крайне неблагоразумна и несносна. Я всегда находил ее глупой, но теперь не могу не сознавать, что она поступает очень дурно. Она всячески раздражает его.
— Это очень нехорошо.
— Нехорошо. Он может выгнать мистера Гринвуда из дома, если он станет невыносим, но жену свою он выгнать не может.
— Не мог ли бы он приехать сюда?
— Боюсь, что нет… без нее. Она забрала в свою глупую голову, что мы с тобой позорим семью. Что до меня, она, кажется, думает, что я лишаю ее родных детей их прав. Я готов все сделать для них, даже для нее, чтоб ее успокоит, но она решилась видеть в нас врагов. Отец говорит, что это сведет его в могилу.
— Бедный папа!
— Мы можем убежать, он — нет. Мне стало очень досадно и на милэди, и на Гринвуда, я им обоим довольно откровенно высказал свое мнение. Мне остается утешительное сознание, что в этом доме у меня два жестоких врага.
— Могут они повредить тебе?
— Ничуть, разве в том отношении, что научат мальчуганов видеть во мне врага.
Только после обеда леди Франсес рассказала брату о Крокере.