Нова. Да, и Гоморра

22
18
20
22
24
26
28
30

Миг спустя я соберу трофеи и стану тем, кто столкнет Дракона с края завтрашнего дня. И спасу Плеяды — что не смягчит моего преступления. Облеченные величайшей властью в итоге совершают и величайшие злодеяния. Здесь, на «Черном какаду», я — пламя вдали от вечности. Однажды я сказал ей: нас не готовили к смыслу. Не готовили нас и к осмысленной смерти. (Есть смерть, единственный смысл которой — умереть в защиту хаоса. И они мертвы…) Такие жизни и смерти исключают значимость, отводят вину от убийцы, восторг от социально благотворного героя. Как другие преступники обосновывают преступления? Пустые миры извергают своих пустых детей, взращенных лишь играть и воевать. Достанет ли этого для победы? Я сокрушил треть космоса, чтобы вознести другую и потрясти еще одну; и я не вижу на себе греха. Значит, видимо, я свободен и я зло. Что же, я свободен… и скорблю по ней смехом. Мыш, Кейтин, вы, кто может говорить из сети: который из вас больше слепец, не узревший моей победы под этим солнцем? Я чувствую: вокруг бурлит пламя. Как ты, мертвый Дан, я вцеплюсь в рассвет и вечер; но я — я покорю полдень.

Темнота.

Безмолвие.

Ничто.

И трепет мысли:

Я мыслю… следовательно, я… я Кейтин Кроуфорд? Он отбивается. Но мысль — он; он — мысль. Негде бросить якорь.

Проблеск.

Перезвон.

Пахнет тмином.

Начинается.

Нет! Он продрался обратно во тьму. Мыслеслух припомнил чей-то визг: «Помнишь Дана…» — и мыслевзор нарисовал шатающегося отщепенца.

Еще один звук, запах, проблеск — за ве́ками.

Он бился за беспамятство в кошмаре потока. Но кошмар ускорил сердце, а учащенный пульс толкал его вверх, вверх, где распростерлось в ожидании великолепие гибнущей звезды.

Сон в нем убит.

Он задержал дыхание и открыл глаза…

Перед ним — пастельные капли жемчужин. Мягко перезваниваются высокие созвучия. Затем тмин, мята, кунжут, анис…

А за многоцветьем — силуэт.

— Мыш? — шепнул Кейтин и сам удивился, как ясно себя услышал.

Мыш отнял руки от сиринги.

Цвет, запах и музыка иссякли.