Нова. Да, и Гоморра

22
18
20
22
24
26
28
30

— Эвелин, я не могу ударить его по башке. Шлем расколется.

— Знаю, знаю, Мак. Мы отведем его обратно. Как все это ужасно! Что могло произвести такую перемену в замечательном… более чем замечательном уме, Лин?

— Не бейте меня по голове. Не надо… Я марсианин. И мне больно.

— Мы не сделаем тебе больно, Римки.

— Эвелин, вот мы исследуем руины новых цивилизаций на других планетах, однако по-прежнему не знаем ответа на твой вопрос. Мы более или менее знаем химизм этих процессов, умеем со многими из них справляться, но мы по-прежнему не… Голограммы, Эвелин…

— Что такое, Лин?

— Никто до сих пор так и не разобрался, каким образом наш мозг хранит информацию. Мы знаем, что мозг запоминает все, что видит, слышит, осязает, обоняет, плюс связывает это все системой перекрестных ссылок. Люди всегда думали, что это, по сути, фотографический эффект — каждый бит информации хранится в конкретном синапсе. Но допустим, Эвелин, что мозг хранит информацию голографически? Тогда безумие может быть эмоциональным либо химическим состоянием, блокирующим доступ к большим отделам мозговой голограммы.

— И тогда большие куски окружающего мира утрачивают резкость…

— Как в случае с Римкином?

— Убери руки от застежек скафандра!

— Идем, Римкин. Доберемся до дому, и тебе сразу станет лучше.

— И больше не будет больно?

— Да. Постарайся расслабиться.

У шлюза Римкин обернулся к одной из раздутых белых фигур и со слезами в голосе проговорил:

— Я… я правда не марсианин?

Две белые руки похлопали его по плечам скафандра.

— Вы Джордж Артур Римкин, доцент семантики в Университете международной астрономической лиги, блестящий ученый, которому в последнее время пришлось пережить большой стресс.

Римкин еще раз посмотрел на прекрасные ущелья и долины, на очертания, которые могли быть дюнами, а могли быть величавыми зданиями марсианского города на Большом хребте… И он снова заплакал.

— Так больно, — тихо сказал он. — Как же мне понять?

Нью-Йорк Май 1968 г.

Время как спираль из полудрагоценных камней