Удивительно, но сейчас, после обнаружения блокнота и странной Сашиной истории, я забыла обо всем на свете, включая и собственную личную драму. Мы с Кириллом старались обходить друг друга стороной, и этого пока было достаточно — я находилась у себя в лаборантской, он — в маленьком кабинетике возле учительской, и мы могли не видеться целыми днями. Ко мне теперь часто наведывалась Наташа — она могла просто сидеть, опершись спиной о стенку несгораемого шкафа, и наблюдать, как я разбираюсь с закрученными формулами и синенькими баночками. Девушка наотрез отказалась идти на прием к психологу и я, раз ничего другого не оставалось, пообещала разработать для нее план по восстановлению. Пока, надо сказать, мне это удавалось. Буквально за неделю Наташа перевелась в параллельный класс, выбросила всех подаренных мишек и засохшие букеты, постирала смс-ки и фотографии в телефоне, но реветь по ночам упорно не прекращала. Конечно, этого было недостаточно — женские форумы врут. И тогда мне в голову пришла неожиданная идея.
Всему, что я знаю о психологии, я научилась у Кирилла, поэтому основой для моей мудреной программы стал его давний совет: «Вся фишка в том, что человек в горе не понимает, что его ситуация в жизни — не самое страшное. Всегда может быть еще хуже. И когда ты поможешь тем, кому хуже, чем тебе, ты это поймешь. Только так учатся ценить то, что имеют». Несмотря на то, что мои мысли занимал исключительно поиск доказательств вины Елены, я, возвращаясь со школы в общагу, остановилась как вкопанная около интерната для глухих детей.
Сначала Наташа растеряно сидела посреди игровой комнаты, окруженная радостными маленькими обитателями интерната, и неуклюже пыталась поиграть с ними. Честно говоря, я сама никогда не визжала от восторга при виде детишек, но это был совершенно другой случай. Эти ребята улыбались, возились с игрушками, бегали по комнате, запрыгивали Наташе на шею, ни разу в жизни не слышав ни одного звука. Мы рыдаем о разбитом сердце, о том, что потеряли одного из семи миллиардов человек нашей планеты, и считаем, что на этом наша жизнь закончена. Но на самом деле, бывает, она даже еще не начиналась. Мы не умеем радоваться простым вещам. В то время как рядом с нами живут те, кто плакал бы от восторга, если бы хоть раз в жизни услышал музыку. И через пару дней, когда Наташа сама напекла дома кривых коржиков в шоколадной глазури, и мы отнесли их детям, я увидела в ее глазах то, чего раньше там не было. Восхищение. Радость. Кажется, в ту секунду я почувствовала и нечто другое — во мне самой будто что-то починилось, будто вернулась домой птица, сбежавшая из разоренного гнезда. Кто знает, может быть, это и было то самое потерявшееся чувство уважения к самой себе, доказательство того, что я — не такой уж плохой человек, раз способна понимать боль и страх других. С этих пор я не заставляла Наташу ходить в интернат — она сама стала пропадать там после уроков, вышивать платочки и лепить фигурки из пластилина вместе с детьми.
Я тем временем все чаще появлялась в главном корпусе, около кафедры философии. В этом семестре эстетики у нас не было, поэтому я не имела сомнительного удовольствия видеть Елену Владимировну на занятиях, а значит, мне приходилось прохаживаться возле ее кабинета, выжидая минутку, когда она выйдет на кафедру по делам. Правда, забраться в ее «осиное гнездо» пока никак не удавалось. Единственное — рассмотрела сумку, и, как и ожидалось, на ней не висело никаких поясков, которые могли бы оторваться и остаться на мосту. Да и по цвету найденная мной «улика» абсолютно не подходила.
Затем я попробовала опросить ребят из общаги насчет репутации нашей эстетички, но они, сально гогоча и многозначительно поигрывая бровями, только рассказали мне пару баек и пересказов с чужих слов о ее ненасытном темпераменте, на том дело и кончилось. Как я и ожидала, реальных свидетелей найти не удалось: те парни, кто действительно попадал в поле ее внимания, уже давно выпустились из универа, а другие, возможно, просто не хотели рассказывать об этом посторонним — может, боялись, или, типа Саши, просто стеснялись говорить о своем пикантном опыте. Впрочем, за сексуальные домогательства Елене Владимировне грозило максимум увольнение. А это, если она действительно убила двоих людей и покалечила третьего, слишком мягкая мера. Итак, оставалось только продолжать рыться в собственной памяти и выписывать в тетрадку любые воспоминания, связанные с цепочкой нападений.
Возобновившееся расследование так захватило меня, что я снова с трудом настраивалась на разговор о моих эмоциональных проблемах с Валентином Константиновичем. Вот и на этой встрече, как раз когда мы должны были разбирать, почему на определенном этапе Алиса стала для меня целым миром, он выжидательно смотрел мне в лицо, иногда поправляя сползавшие по тонкому носу очки. И в этот момент меня осенило.
— Кого вы узнали на моей фотографии?
Психотерапевт удивленно моргнул.
— Какое это имеет значение к нашему разговору?
— Некрасиво отвечать вопросом на вопрос, Валентин Константинович, — резко заметила я и слегка наклонилась вперед. — Вы узнали Елену Владимировну Жилину?
Уголки его губ слегка вздрогнули, брови взлетели вверх и тут же вернулись в прежнее положение, а пальцы слегка стиснули подлокотник кресла. Психотерапевт действительно умел брать себя в руки — меньше чем за секунду явный испуг и неприязнь спрятались за привычным доброжелательным выражением лица.
— Послушайте, Вика. Ко мне приходят разные люди, но все они заинтересованы в том, чтобы говорить о себе и своих проблемах — только так я могу помочь им. Вы же постоянно пытаетесь задавать странные вопросы и вообще, относитесь к нашим встречам несерьезно. Не секрет, что я работаю с вами, потому что меня попросил Кирилл Петрович, но даже уважение к нему имеет свои границы. Надеюсь, вы меня поняли.
— Ага, — кивнула я. — Так что вы о ней знаете? Вы консультировали ее?
— Еще один вопрос по этой теме, и я прерву консультацию.
— Вполне возможно, она натворила кое-что ужасное, — холодно заметила я. — Вы бы хотели стать соучастником?
Психотерапевт взялся за трубку телефона.
— Ну, скажите же хоть что-нибудь! — не выдержала я. — Она была вашей пациенткой?! Вы ведь говорили, что работали с ней! Что у нее было?! Она психически нездорова? Поэтому вы так удивились, увидев ее в роли преподавательницы университета?!
— Галочка, проводи, пожалуйста, Викторию. Кто там у нас следующий? Борисов? Хорошо, пусть заходит, сегодня закончу немного…
— Валентин Константинович! — зашипела я. — Если вы не хотите говорить мне, я приведу сюда следователя, скажите ему!
— Вика, до свидания.