– Для меня тоже, милочка, – перебивает Клэр.
– …во многих отношениях. Но честно говоря, мы не достигаем того импульса, на какой надеялись.
– Это было весьма импульсивно там, где я стояла, – говорит Клэр. – Собственно, где лежала и ползала тоже.
Конни пропускает ее слова мимо ушей.
– Воглер не раскрывает ничего нового. В сущности, теперь, когда вы меньше разговариваете, мы получаем меньше материала, чем раньше.
– И это проблема?
– А как ты думаешь, Клэр?
Она вызывающе пожимает плечами.
– Я вот что скажу, – заявляет Конни. – Он вряд ли признается, когда его язык у тебя между ног.
– Я слышу нотку зависти? – вполголоса произносит Клэр. – Уж не нуждается ли сама психиатр в легкой терапии?
Конни делает раздраженный жест.
– Клэр, я понимаю конфликты, которые ты переживаешь. С одной стороны, ты чувствуешь себя используемой, оскверняемой этой операцией; с другой – этот мужчина вроде бы предлагает тебе любовь и возможность самоуважения. Но чтобы от операции был какой-то прок, тебе нужно обуздать эти чувства и продолжать работу.
– А он возможен?
– Что?
– Какой-то прок от операции?
Фрэнк бросает на Конни предостерегающий взгляд.
Клэр продолжает:
– Я вчера ходила в юридическую библиотеку и обнаружила там кое-что интересное. Слышали когда-нибудь о процессе «Кесселс против государства», постановления Верховного суда от восемьдесят четвертого года? Нет? Ну так позвольте изложить его суть. Любые записи, сделанные без ведома и согласия подозреваемого, не могут быть приняты как доказательство.
– Это так, – признает Дербан.
– Так зачем же все это? – шипит на него Клэр, указывая на стены, микрофоны, камеры, скрытые провода, окружающие ее филигранной клеткой. – Зачем я это делаю?