Третья правда

22
18
20
22
24
26
28
30

— Правильно, — кивнул побледневший австриец. — Я же ничего не знал об убийствах. Когда вы приезжали в Вену, то сказали, что ни в чем плохом его не подозреваете. Помните? Вы даже не попросили порвать с ним связи. Жан-Марк звонил каждое утро, чтобы узнать, нет ли чего-нибудь по Иоакиму Мюллеру. По его просьбе я связался с несколькими десятками организаций и частных лиц, разыскивающих военных преступников. Я думал, что он просто хочет сообщить о Мюллере в полицию.

— Интересно, а как вам удалось в конце концов выйти на Мюллера?

— Знаете, сейчас, когда вы спросили, мне это кажется немного странным. Почти тридцать лет никто не мог найти даже следа Иоакима Мюллера. Он как сквозь землю провалился. Когда Люко приезжал ко мне, я ему прямо сказал, что шансов найти Сатану практически нет. Мюллер скорее всего умер, а если и жив, то греется на солнышке где-нибудь в Южной Америке или на Ближнем Востоке. Правда, оставалась вероятность того, что он, как тысячи других бывших нацистов, поменял фамилию и живет где-нибудь в Германии, но эта возможность казалась мне очень маловероятной. Однако Люко уговорил меня попробовать, и мне пришлось пообещать сделать все, что смогу. Несколько месяцев ничего не получалось, но в то утро, когда Люко позвонил из Тель-Авива, перед самым его звонком принесли телеграмму. Одну секунду… она должна быть где-то здесь.

С этими словами Эгон Шнейдер начал энергично рыться на столе, заваленном папками и бумагами.

— Она должна лежать где-то здесь. Ведь прошло всего несколько дней… — Через минуту австриец уже держал в руке голубой лист бумаги. — Вот, нашел! Читаю: «Согласно информации, полученной из надежного источника, Иоаким Мюллер живет под именем Ганса Фишера по адресу: 17, Риззаштрассе, Мюнхен, Германия».

— А кто отправитель?

— «Организация Бывших Узников Концентрационных Лагерей, Берн, Швейцария», — прочитал Эгон и медленно положил телеграмму на стол.

***

Около десяти Джефф Саундерс встал и приготовился уходить.

— Извините, мне пора. Необходимо вернуться в Вашингтон сегодня вечером. Я бы хотел все рассказать, но, к сожалению, не могу. Могу только сказать, что все значительно сложнее и запутаннее, чем пишут газеты. Мне кажется, что в этом деле спрятана другая правда, но пока я не могу ее найти. — Американец благодарно улыбнулся. — Спасибо, Эгон. Вы ответили на несколько вопросов и кое-что прояснили. Но остается одна загадка, которую я никак не могу разгадать. Надеялся найти у вас ответ, но не получилось.

Эгон Шнейдер по-дружески похлопал его по плечу.

— Надеюсь, вы понимаете, что я готов помочь всей душой? — осведомился он.

— Конечно, понимаю, — кивнул американец и пошел к двери. — Извините, что я ничего не рассказываю. Но дело очень серьезное, и мне приходится говорить, взвешивая каждое слово. Сейчас, когда весь мир считает, будто все ясно, я остался совсем один.

Джефф неожиданно остановился у самой двери и оглянулся.

— Очень странно, но мне показалось, что штурмфюрер Иоаким Мюллер и бизнесмен Ганс Фишер совсем не похожи. Вы уверены, что не произошла ошибка? — Саундерс виновато улыбнулся и сказал: — Пожалуйста, не выдавайте меня. Я украл в «Централштелле» групповую фотографию, на которой снят и Мюллер.

Он достал из кармана фотографию и протянул Шнейдеру.

Австриец рассмеялся.

— Не стоило красть этот снимок из «Централштелле». Можно было взять у меня.

— Вы хотите сказать, что у вас в архивах есть копия этой фотографии и вы ничего мне о ней не сказали?

— Во-первых, не копия, а оригинал! А во-вторых, я совсем о ней забыл. Двадцать лет назад «Централштелле» сделало копию с моей фотографии. Я вспомнил о ней только тогда, когда увидел в газетах военные снимки Ганса Фишера… наверное, правильнее говорить Иоакима Мюллера. Все свои фотографии я держу в доме. В подвале Ратхауса сыро, и они могут испортиться. Увидев в газетах лицо Мюллера, я сразу понял, что уже где-то его видел. Начал просматривать свои фотографии и нашел! На том снимке Мюллер снялся с несколькими узниками 13-го барака. Фотография сейчас где-то здесь… одну минуту. — И Шнейдер опять принялся рыться в горе папок и бумаг на столе. — Ага, вот она!