Прах и тень

22
18
20
22
24
26
28
30

— Мне нечего добавить к сказанному, и мы вряд ли узнаем что-нибудь новое, пока не увидим Тавистока.

— Мы будем с ним встречаться?

— Выкурим с этим клеветником по сигаре у Симпсона в десять часов.

— Тогда вы будете вправе утверждать, что знакомы и с другими низшими формами лондонской жизни, помимо Джека Потрошителя, — мрачно заметил я.

Сыщик рассмеялся:

— Ну что ж, это станет своего рода отдыхом после целого дня тяжких трудов.

— Чем еще занимались, Холмс? Сегодня утром вы ушли так рано.

— Уверяю вас, я не терял времени даром… А вот и миссис Хадсон. Позвольте мне полностью сосредоточить свое внимание на том, что она принесла на подносе.

Вечером, как часто бывало в том октябре, пронизывающий туман окутал город. Сильный ветер дул нам в лицо, мы пригнули головы и плотно обернули шарфы вокруг шеи. Хотя нас ожидала не самая приятная встреча, я вздохнул с облегчением, увидев мерцающий в пяти ярдах от нас фасад заведения Симпсона.

Полированное красное дерево, тихий звон хрусталя и серебра улучшили мое настроение, по крайней мере до тех пор, пока мы не очутились в отдельном кабинете с пылающим в камине огнем и роскошными пальмами по углам. И тут я вновь увидел Лесли Тавистока. В редакции газеты я не слишком хорошо его разглядел. Он был значительно ниже среднего роста, с каштановыми, зачесанными назад волосами и выразительными движениями рук. Его проницательные, настороженные карие глаза, скорее хитрые, чем умные, усиливали впечатление о нем как о человеке, который поднялся до высот своего нынешнего положения, не особенно считаясь со средствами.

— Для меня большая честь лично познакомиться с вами, мистер Холмс! — воскликнул Тависток, приближаясь к моему другу с протянутой для пожатия рукой, которую Холмс умышленно проигнорировал. — Впрочем, ладно, — продолжал Тависток, превратив резким движением запястья несостоявшееся приветствие в напыщенный жест, демонстрирующий понимание. — Я не вправе винить вас. Крупные публичные фигуры настолько привыкают слышать похвалы, расточаемые обожающими их толпами, что малейшее порицание приводит их в полное замешательство.

— Особенно когда эти толпы хотят тебя убить, — сухо заметил Холмс.

— Боже праведный! — воскликнул Тависток. — Неужели вы вновь как ни в чем не бывало разгуливали по Ист-Энду? Вы же знаете, это опасное место. Хотелось бы уточнить, по какому делу вам понадобилась встреча со мной?

Мой друг холодно улыбнулся, вперив в собеседника орлиный взгляд.

— Мистер Тависток, мне ничего не известно о вас, кроме того, что вы холостяк, член коллегии адвокатов, любитель азартных игр и нюхательного табака. Но одно я знаю твердо: вы очень сильно пожалеете, если не назовете источник информации для этих чертовых статей!

В отличие от Тавистока я был хорошо знаком с методами Холмса и подметил, что одет журналист небрежно: манжеты несвежей рубашки скреплены английскими булавками. На столе лежали две газеты, посвященные скачкам. Гримаса страха исказила лицо Тавистока, хоть он и пытался, разливая бренди по стаканам, скрыть свою досаду за улыбкой.

— Что ж, вам присущи умные догадки о людях. Это неподражаемо передано в сочинениях доктора Уотсона.

— Догадки, как вы их назвали, — не самый главный стилистический прием в литературных трудах моего друга.

Тависток передал нам бренди. Я взял стакан, но, должен признаться, ни с кем прежде мне не было так противно пить.

— Мистер Холмс, вы, кажется, вбили себе в голову, что я совершил какой-то ужасно дурной поступок. Признаю, что мои скромные статейки, возможно, доставили вам определенное неудобство, о чем я искренне сожалею, но обязанность журналиста — информировать публику.