– Это… это больно – находиться так близко от тебя.
– Извини.
– Но больно обоим, Ливер. Ты это знаешь, так?
Он уже на другом конце скамьи, и мы смотрим друг на друга. Он кусает нижнюю губу, убирает за ухо кудряшку густых волос. Одной ногой я то надавливаю, то отпускаю педаль маминого кабинетного рояля.
Какое-то время мы оба молчим – и это теплое, уютное молчание.
– Итак, – наконец вырывается у меня, – это помогло? Ты вспомнил что-нибудь еще?
Штерн вздыхает.
– Не знаю. Не думаю. Но было действительно приятно. – Он с секунду смотрит на меня, потом переводит взгляд на свои руки.
Мы сидим на холодной скамье моей мамы чуть ли не час – во всяком случае, по ощущениям; не разговариваем, не испытываем потребности говорить. Нам хватает вибраций тел друг друга – моего теплого и его ледяного, – и мы позволяем этой клетушке удерживать нас чуть дольше, словно мы маленькие заблудившиеся дети. Такие мы и есть.
– Пошли отсюда, – наконец говорю я, встаю и закрываю крышку кабинетного рояля, остававшуюся открытой все эти месяцы, проведенные мамой в тюрьме, когда она не могла должным образом ухаживать за роялем. И как только я это делаю, на пол сыплются какие-то бумаги, ранее прижатые крышкой к передней панели. Я наклоняюсь, чтобы осторожно собрать их, все до единой. Наверное, это ноты, над которыми работала мама перед тем, как разверзся ад. Она не относилась к аккуратным и педантичным людям, но это составляло часть ее обаяния. Во всяком случае, я так думала.
– Что это? – спрашивает Штерн, заглядывая мне через плечо.
– Ноты, наверное, – рассеянно отвечаю я, сдувая пылинки с каждой поднятой бумажки. – Рекомендательные письма… одно адресовано приемной комиссии Джульярда… – Я всматриваюсь в текст. – Тут о тебе, Штерн. – Я сажусь рядом с ним, продолжаю читать, озвучивая самые интересные места. – Мама написала его непосредственно перед конкурсом, перед… всем. Насчет какой-то Мариэтты Джонс, которая… которая что-то тебе сделала? – Я читаю дальше. – Неправомерное поведение, – цитирую я, разбирая мамин почерк. Встречаюсь взглядом со Штерном. Он всасывает между зубами нижнюю губу, пытаясь вспомнить стертое из его разума смертью.
– Что там еще написано? Просто прочитай мне.
– Хорошо… некоторые места трудно разобрать из-за плохого почерка и зачеркиваний, но… – и я продолжаю, всматриваясь в страницу, – …сделаю все, что смогу. – Театрально откашливаюсь и начинаю читать: – «Всем, кого это касается… я должна сообщить о случае неправомерного поведения, касающегося двух участников текущего конкурса на получение стипендии, – Мариэтты Джонс и моего ученика Лукаса Штерна. Узнав, что Лукас будет исполнять музыкальное произведение, выбранное ею, Мариэтта прямо подошла к моему ученику на автомобильной стоянке после репетиции 15 июля и сказала ему, что «сделает все возможное, чтобы не дать ему исполнить это произведение». По моему убеждению, это серьезная угроза, указывающая на намерения причинить физический ущерб. В свете этой информации я считаю, что Мариэтту Джонс необходимо снять с конкурса на основании пункта 12А правил проведения конкурса, где указано на абсолютную недопустимость подобных угроз, которые могут привести к физическому насилию в отношении кого-либо из участников. Пожалуйста, свяжитесь со мной, если потребуются ответы на дальнейшие вопросы. Мириам Тайт».
Штерн и я переглянулись, оба остолбенели. Мои руки тряслись так сильно, что я едва не разорвала этот волшебный листок бумаги на два.
– Мариэтта Джонс?
Штерн пожимает плечами, пытается вспомнить, пытается еще сильнее.
– Мариэтта Джонс… – повторяет он неуверенно. – Мариэтта Джонс, Мариэтта Джонс, Мариэтта Джонс…
И тут, внезапно в голове щелкает.
– Рыбья харя! – восклицаю я.
ebooksa