Записки из Города Призраков

Штерн закрывает глаза и начинает играть на невидимой клавиатуре, установленной на кровати. Тело становится ярче, будто светится изнутри. Трудно не видеть в нем мою маму: она выглядела точно так же, когда играла. Иногда она не пускала меня в студию, потому что ей требовалось сосредоточиться, и я подглядывала за ней через щелочку.

– Я помню… большой концерт. Может, и конкурс, – продолжает он. – Я нервничал, очень нервничал из-за этого.

– Джульярд. Вот о чем ты, наверное, думаешь. Последний концерт, в котором ты отыграл. – Я смотрю на него, ожидая чего-то нового. – Зазвонили какие-то другие колокольчики?

Он качает головой.

– Это все, что я действительно помню. Что это случилось. Этот большой концерт. Перед ним у меня скрутило живот. – Он шумно сглатывает слюну. – Чем дольше я здесь нахожусь, тем более смутно все выглядит. Или почти все. – Он смотрит на меня. – Ты по-прежнему отчетливая, кто ты была. Есть, – поправляется он. – Кто ты есть.

Игнорируя бурю в сердце ради более важных вопросов, я хватаю ноутбук, ставлю на кровать, нахожу папку со статьями из «Герольда» о его блестящей музыкальной карьере, его шокирующей смерти: я собирала их как одержимая сразу после случившегося, и от каждой меня просто мутило. «Лукас Штерн был вундеркиндом, настоящим гением. Если бы его юная жизнь не оказалась столь трагически короткой, он бы стал первым в своем выпуске, первым в профессии, первым в мире».

И другие, много других, которые я долгие часы анализировала в поисках зацепки. Штерн лишь пожимает плечами; статьи не вызывают ничего, кроме удивления, горя, а иногда и веселого смеха.

Я замечаю фотографию Тани Лайвин в нижней части одной из статей. В ней упоминалась смерть девушки в ту же ночь – правда, тело так и не нашли. В обеих смертях, конечно же, обвинили майамскую полицию, оказавшуюся неспособной обуздать насилие. Что-то в ее лице – возможно, глаза – так напоминает мне Райну, что начинает жечь желудок.

Мой взгляд смещается к ее шее: что-то с ней странное, словно ее вывернули непонятным образом, но приглядевшись, я вижу, что у нее шарф чуть светлее, чем естественный цвет кожи. И выглядит она как девушка, которая может носить розовый шарф.

Я закрываю статью и смотрю на Штерна. Новая мысль только что пришла в голову. Я даже боюсь спросить. Он вновь играет на невидимых клавишах. Тело нависло над ними, следуя музыке в его голове.

– Эй, Штерн? – Я сглатываю, освобождая горло от комка. Он поворачивается ко мне, все еще играя в воздухе. – Как ты думаешь… как ты думаешь, твои родители что-нибудь знают?

Он перестает играть, руки падают, как плети.

– Мои родители?

– Я про свою маму. Тебе не кажется, что они могут знать, кто в действительности это сделал?

– Никогда. – Он хмурится. – Если бы знали, они бы не позволили арестовать твою маму.

– Ты… ты их видел?

На его лице отражается тревога.

– Попасть, куда хочется, не получается, – отвечает он, медленно качая курчавой головой. – Мне бы хотелось, но я не могу.

Я собираюсь спросить, повидал бы он Райну, если бы ему предоставили выбор, но мне стыдно. Я уже хочу, чтобы он оставался моим личным призраком.

Руки Штерна вновь начинают играть на воздушной клавиатуре.