Записки из Города Призраков

Я откашливаюсь.

– Тогда почему вы ведете себя так, будто мамы не существует? Она не умерла, папа. И ты ее любил. Да. Ты ее любил. Как ты мог просто перестать ее любить? – Я глотаю слезы, катящиеся мне в рот, злюсь на себя из-за того, что дала слабину, заплакала. – Ты устал от нее и отправился в какую-то тупую группу поддержки, что там тебе помогли в общении с ней, но вместо этой помощи нашел ей замену. И ты заменил «О, Сюзанну», и свою прежнюю жизнь, и свою прежнюю работу. Всё. – Я смотрю на него в упор. – Ты заменил ее, папа.

– Заменил ее?

Отец откинулся на спинку стула и смотрит на меня с открытым ртом, потрясенный. Какие-то мгновения мы сидим молча. Потом он встает, опираясь о стол, словно ноги не могут удержать вес тела, и внезапно выглядит глубоким стариком. Уходит в темный коридор без единого слова. Я сижу, проглатывая слезы, на сердце камень, думаю о том, что он пошел наверх. Смотрю на электронные часы микроволновки. 8:17, 8:18. Цифры расплываются.

Но тут он возвращается. Несет стопку писем, перевязанную шпагатом. Осторожно кладет их на стол. Потом руку – на письма, нежно, словно они голова ребенка, которого он хочет успокоить.

– Все десять месяцев, пока она там, я писал ей по письму каждую неделю. – У него дрожит голос. – Когда у нее просветление, она отвечает. Я ее не бросаю. Делаю все что могу в сложившейся ситуации. И не знаю, что можно сделать еще. Я знаю, ты думаешь, все могло пойти по-другому, но не пошло. Потому что пошло так, а не иначе. И вот что я тебе скажу насчет твоей мамы, Лив. Она хочет, чтобы мы были счастливы. – Он садится, пододвинув свой стул к моему. – Это в каждом ее письме. Она хочет, чтобы мы были счастливы. Потому что она нас любит.

– Нет. – Я трясу головой, желая все вернуть, открутить назад. Время. Историю. Все плохое, успевшее случиться. – Нет. Без нее не будет у нас счастья!

– Ливи Ливи Ливи!

Уинн врывается на кухню, в пижаме, прежде чем я успеваю продолжить. Босые ноги шлепают по полу. Она прыгает мне на колени, руками обнимает за шею, покрывает лицо маленькими поцелуями.

– Привет, Уинн. – Я осознаю, что меня трясет.

Уинн прикладывает пальчик к влаге под правым глазом.

– Почему ты грустная, Ливи?

Я обнимаю ее. Теперь папа не виден.

– Все у меня хорошо, Уинни, – шепчу я ей, хотя на самом деле все не так. – Все отлично.

Я слышу, как открывается и закрывается входная дверь. Поворачиваюсь и вижу Хитер, скидывающую в прихожей замшевые туфли, в руках сумка из «Уолмарта».

– Мамочка! – кричит Уинн, выскальзывает из нашего объятия. Хитер входит на кухню, ставит сумку на столешницу у раковины, наклоняется, чтобы поцеловать Уинн. Все четверо в сборе. Счастливая маленькая семья.

Папа поднимается со стула, идет к ней, легонько целует в губы. Стопка писем лежит на столе, рядом змеится кусок шпагата. Я пытаюсь закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не слышать их «счастливых» приветствий: «дорогой», «милая», «я скучал/скучала по тебе». Уинн опять у меня на коленях, накручивает мои волосы на маленькие пальчики.

– Оливия! – Голос отца строгий. – Я думаю, ты что-то хочешь сказать Хитер.

Я сижу молча. Папа и Хитер нависают надо мной. Уинн пищит рядом с ухом. После нашего разговора ему все равно хочется протащить меня через это. Он желает выслушать моли извинения, хотя извиняться надо ему. Несправедливо. Я сожалею, что ее муж покончил с собой, но это не моя проблема. Не должна я извиняться за все чертовы преступления этого мира, за все плохое, что люди делают друг другу.

Но выбора у меня нет. Я набираю полную грудь воздуха и бормочу: