Ночное кино

Замутило, все поплыло, и пришлось отвести взгляд, впериться глазами в конец моста.

А там что-то было.

Я весь окоченел. Было оно лишь наполовину человеком. Чем оно было еще, я не понял. Высокое, футов семь или восемь, с длиннющими руками и круглым широким лицом – кондовым, будто из древесной коры. Я видел глаза – круглые красные глаза, точно две огненные дыры в земле, – и шипастый рот.

Глюки, точно. Или я сплю. Или в коме. Или умер.

Что за чертовщина? Надо же, как непрочен здравый рассудок.

Я подождал, пока глаза сообщат мне, что видение мое – иллюзия, что меня дурят березы, морочат тени, скучившиеся поперек моста, будто отрубленные. Я сунул руку в карман за ножиком и сообразил, что сжимаю компас Попкорна.

Как это он опять пробрался мне в ладонь? Красная стрелка перестала психовать и указывала прямо вперед.

Ветер снова закатил визгливую истерику. Я поморгал, присмотрелся и в ошеломлении обнаружил, что эта тварь на другом берегу мне отнюдь не примерещилась. Она попятилась, вращая костлявыми руками, точно в незримом водовороте, и растворилась среди деревьев.

«Уйди с моста!» – заорало что-то у меня в голове. Я рванул под уклон, оскальзываясь на листве, облепившей камни, вслепую спрыгнул на берег и по тропинке выбежал на круглую поляну.

Никого.

Непонятное видение где-то притаилось. Здесь и отправляли ритуалы, здесь Кордова и причастился. Первый же шаг так сбил мне гироскоп, что я рухнул и уставился в ночное небо – совершенно гладкое, будто меж деревьев разлили черные чернила. Да что со мной такое? Руки и ноги как будто истаивали.

Я с трудом сел. Сидел я не в грязи, а в мелком черном порошке, блестевшем минеральной пылью; поблизости валялось обугленное полено. Я пощупал – удивительное дело: вроде обыкновенные останки костра, но полено тяжелое, будто железное, и поднять его я не смог.

Под ним застрял клочок белой ткани. Как будто от девчачьей блузки.

Я вытащил эту тряпочку, но ветер выдрал ее у меня из рук, одиноким белым листиком погнал по поляне и запрятал среди деревьев. Я заковылял следом. А увидев, куда она убежала, что засосало ее в свои глубины, замер в ужасе, не в силах отвести глаз.

Канава, набитая детскими пожитками.

Футах в пятнадцати подо мной кучами лежали вещи, и я различал все до единой: крошечные туфельки и футболочки, куклы-голыши и поезда, маечки и кроссовки – все распалось, все вымокло, кое-что почернело, будто горело. Сюда Кордова сбрасывал свои украденные находки, которые никак не удавалось обменять на Сандру. Я все видел очень отчетливо, и ясность обжигала мне глаза – его мания, его отчаяние, его готовность зачернить свою душу до последнего тайного уголка, лишь бы дочь выжила.

Тут я с изумлением заметил, что валяюсь лицом в грязи.

Долго я тут лежу? Часы? Дни?

Я приподнял голову – в голове бил молот. Темная земля и тощие деревья пьяно качнулись прочь.

Я был не один.