– Скажи я такое в детстве, меня бы заставили прополоскать рот с мылом.
– Времена меняются.
– Разве? – Дюссандер сделал глоток. – Учи!
Тодд не сводил с него ненавидящих глаз.
– А ты всего лишь жалкий алкаш, понятно?
– Учи!
– Хватит! – Тодд с шумом захлопнул учебник. В тишине кухни хлопок прозвучал как выстрел. – Мне все равно не осилить! Слишком мало осталось времени! Еще пятьдесят страниц такого же дерьма до Первой мировой войны. Завтра на втором уроке самостоятельных занятий я напишу шпору.
– Не сметь! – хрипло воскликнул Дюссандер.
– Это еще почему? Кто мне запретит? Ты, что ли?
– Парень, у тебя совсем отшибло мозги? Не понимаешь, что стоит на кону? Ты думаешь, мне нравится тыкать тебя сопливым носом в учебник? – Его голос возвысился и стал властным. – Ты думаешь, мне нравятся твои выкрутасы и детские ругательства? «А рожа не треснет?» – передразнил он фальцетом, и Тодд залился краской. – «А рожа не треснет? Как бы не так! Еще чего!»
– А ты сам от этого балдеешь! – закричал Тодд в ответ. – Еще как! Ты чувствуешь, что живешь, только когда на меня ругаешься! Вот и оставь меня в покое!
– Если тебя поймают со шпаргалкой, что, по-твоему, будет дальше? Кому об этом сообщат в первую очередь?
Тодд промолчал, разглядывая свои обгрызенные ногти.
– Ну? – не отступал Дюссандер.
– Господи, Калоше Эду, кому же еще! Потом, наверное, родителям.
Старик кивнул:
– Я тоже так думаю. Так что учи! Вбей себе эту шпору в башку – там ей самое место!
– Я тебя ненавижу, – устало произнес Тодд. – Честно! – Он открыл учебник, и перед глазами снова возникла фигура Рузвельта на коне. Губы растянуты в широкой улыбке, в руке сабля, перепуганные насмерть кубинцы спасаются бегством – не исключено, что из страха перед американской улыбкой.
Дюссандер принялся снова раскачиваться, обхватив ладонями чашку с бурбоном.
– Славный мальчик! – почти нежно похвалил он.