Четыре сезона

22
18
20
22
24
26
28
30

Тодд послушно сделал глоток, и жидкость, похожая на противную микстуру от простуды, обожгла горло.

– Даже не представляю, как ты пьешь эту гадость целыми днями, – сказал он, ставя стакан на стол и поеживаясь. – Нужно бросать пить. И курить тоже.

– Очень трогательно, что ты заботишься о моем здоровье, – ответил Дюссандер и вытащил пачку сигарет из того же кармана, куда сунул перочинный нож. – И я так же сильно беспокоюсь о твоем благополучии. Почти каждый день в газетах пишут, как на оживленном перекрестке велосипедиста насмерть сбила машина. Тебе нужно ходить пешком или ездить, как я, на автобусе.

– Засунь себе свои советы знаешь куда? – взорвался Тодд.

– Мой милый мальчик, мы туда отправимся вместе, – заверил Дюссандер, наливая себе еще виски и снова начиная смеяться.

Примерно неделю спустя Тодд сидел в заброшенном железнодорожном депо и швырял галькой по старым, изъеденным временем шпалам.

А почему бы мне все равно его не убить?

Если рассуждать логически, то особых причин, препятствующих этому, Тодд не видел, а он был очень рассудительным мальчиком. Рано или поздно Дюссандер все равно умрет, а учитывая его вредные привычки, ждать слишком долго не придется. И тогда все выплывет наружу, причем не важно, убьет его Тодд, или он умрет сам от сердечного приступа, например, принимая ванну. Но по крайней мере Тодд не лишит себя удовольствия лично свернуть этому упырю шею.

«Рано или поздно» звучало очень неконкретно.

Может, он отбросит коньки и не так скоро, подумал Тодд. Даже с выпивкой и сигаретами старик протянул вон сколько лет… Кто знает, может, ему отпущен долгий век.

Откуда-то снизу вдруг послышался храп.

Тодд испуганно вскочил, выпустив из рук камушки. Храп повторился.

Он уже собрался пуститься наутек, но никаких звуков больше не последовало. Примерно за девятьсот ярдов от тупика с за-

брошенными строениями, заборами, полусгнившими вагонами и кучами мусора пролегала широкая эстакада в восемь полос. Мчавшиеся по ней машины были похожи на экзотических жуков в сверкавших на солнце панцирях. Там машины, а здесь только Тодд, птицы и еще… тот, кто храпит.

Мальчик осторожно встал на четвереньки и заглянул под платформу перрона. Там среди пожелтевших сорняков, пустых банок и грязных бутылок валялся пьяница. Его возраст не поддавался определению: по мнению Тодда, ему могло быть от тридцати до нескольких сот лет. На нем были майка со следами высохшей рвоты, явно великоватые зеленые штаны и грубые серые ботинки с трещинами, зиявшими, как открытый в крике рот. Тодд уловил запах, похожий на тот, что стоял в подвале у старика.

Налитые кровью глаза медленно открылись и тупо уставились на Тодда. Он мгновенно вспомнил о швейцарском перочинном ноже в кармане. Тодд купил его почти год назад в магазине спортивных товаров на Ренолдо-Бич. В ушах зазвучали слова продавца: Лучше, чем этот, ножей не бывает, сынок. Когда-нибудь он наверняка спасет тебе жизнь. Мы продаем их полторы тысячи в год.

Полторы тысячи в год!

Он сунул руку в карман и нащупал нож. Перед глазами возник Дюссандер, методично соскабливавший защитную пленку с пробки, и Тодд неожиданно ощутил эрекцию.

Его прошиб холодный пот.

Пьянчужка провел рукой по треснутым губам и облизнул их желтым от никотина языком.