Оливер положил на тарелку тост и пару кусочков дыни, зажал под мышкой бутылку воды и уже развернулся, чтобы уйти. Поскорей бы убраться отсюда в свою комнату.
Папин голос заставил его застыть на месте. Улыбка вмиг исчезла с лица Баптиста.
– Оливер, присядь. Поешь с отцом, ты ведь можешь с этим справиться.
«Нет. – Оливер не шевелился. – Пожалуйста, только не это».
– Садись!
«Да садись уже».
Оливер развернулся, словно в замедленной съемке, и сел за противоположный конец стола, под свет галогенной лампы. Во всем доме еще царила темнота. Они сидели под лампой друг напротив друга, как на сцене. Так он не сможет проглотить ни кусочка. Оливер отодвинул тарелку.
Папа наклонился вперед, от него пахло кофе.
– Оливер, я хочу знать, как у тебя дела. С тобой постоянно случаются эти приступы. Ты больше ничего не ешь, ты какой-то отрешенный. Я волнуюсь.
Эти слова звучали как зазубренный текст из энциклопедии для родителей.
Запереться бы сейчас в комнате, воткнуть наушники своего айпода в уши, музыку включить погромче. Прямо сейчас. Оливеру так этого хотелось, что он даже вздрогнул.
– Оливер… – Папа использовал его имя, как тиски, которые зажимали подбородок и разворачивали к нему его лицо. Он знал, какой тон голоса должен заставить его насторожиться, к этому он приловчился за долгие годы. – Почему, Оливер? Если есть что-то, что тебя гнетет, скажи мне об этом. Прямо сейчас.
На глаза отца падала тень. Оливер, как загипнотизированный, смотрел в эти темные глазницы.
– Оливер, я точно знаю. Это же очевидно, правда?
«Я точно знаю».
Он слышал эту фразу во вчерашнем сне. Определенно слышал. Если бы он постарался, то наверняка смог бы вспомнить этот сон. Нужно только полностью погрузиться в воспоминания. Но вспоминать небезопасно. Хотя это всего лишь сон.
«Нет!»
Он услышал это слишком поздно. Он уже погружался.