Возвращение

Алиса перестала плакать и жадно глотала воду. Теперь растерянным и обескураженным казался Маккормак. Мелани подошла к ним, чтобы предложить помощь.

Глен наклонился и поднял с пола глиняный черепок.

На неровном осколке была нарисована Алиса Маккормак, лежащая с раздвинутыми ногами, а из нее торчал украшенный резьбой дротик — похожий на тот, который теперь лежал у ее ног.

Смущенный и испуганный, он накрыл черепок ладонью, не желая, чтобы его видели остальные. Но линии рисунка словно зашевелились под его пальцами, одни удлинились, другие укоротились, и когда Глен бросил еще один взгляд на рисунок, то увидел Мелани, лежащую с раздвинутыми ногами — ее насиловала маленькая кукла с огромным пенисом.

Он хотел сунуть черепок в карман, но потом передумал и со злостью швырнул его в дыру в окне, выходящем на пустыню, и с удовлетворением наблюдал, как черепок ударяется о камень и разлетается на куски.

II

Это происходит снова. История повторяется.

На то она и история, правда?

Нет. Не теперь. Не в наше время. Когда люди столько знают. Черт возьми, какой смысл изучать прошлое, если потом повторять те же ошибки?!

Пейса охватывало отчаяние — не только от неспособности найти череп, но и от того факта, что все остальные странные явления, о которых он узнавал и которые пытался изучить, к его приезду уже заканчивались, а сведения о них не поддавались проверке. Он искал пропавший череп по всему каньону Чако, сосредоточив усилия на дальней, недоступной части парка, в которой вел собственные не совсем легальные раскопки — «Запретная зона», как он ее называл в память о «Планете обезьян», — но безрезультатно. Потом поехал в Ховенвип и Меса-Верде, потом — в Навахо и Вупатки; даже останавливался в каньоне Уолнат, идя по следу необъяснимых сверхъестественных явлений, которые происходили не только среди руин анасази, но также в поселениях культуры синагуа. Но к его приезду все уже заканчивалось. Артефакты больше не перемещались и были возвращены в свои витрины. Звуки стихали. Не появлялись ни статуи, ни призраки. Документальные свидетельства — фотографии, видеосъемки — существовали, но всегда оказывались нечеткими, сделанными на бегу или в темноте, и на них трудно было что-то различить.

Однако в рассказах очевидцев недостатка не было, и картина вырисовывалась устрашающая. Теория, которую они разработали с Элом, оказалась не только верной, но и применимой к современному миру.

Через тысячу лет люди снова стали исчезать.

Интересно, как далеко все зайдет на этот раз.

Во время каждой остановки ученый просматривал газеты, искал свидетельства стихийных бедствий или грозящих катастроф. Работая в Чако, Пейс сделал открытие — он хотел поделиться им с Элом, но не успел, — что гибель древних культур, от анасази до ацтеков, сопровождалась катаклизмами библейских масштабов. Юго-Запад пострадал не только от засухи, продолжавшейся несколько десятилетий, и от набегов саранчи, но также переживал период геологической нестабильности, с землетрясениями и необычной вулканической активностью. Ничего подобного пока не наблюдалось, но Пейс был настороже.

Он ехал в сторону Альбукерке по шоссе номер 40 через радиоактивный город Грантс. И морщился, глядя сквозь ветровое стекло. Добыча урана, ядерные испытания, бурение нефтяных и газовых скважин… Ничем не ограниченная эксплуатация природных ресурсов… Компенсация бедному штату с прекрасной и изобильной землей. Большегрузный трейлер обогнал его справа; щебень из-под его колес застучал по капоту. Пейс не любил покидать каньон Чако и старался как можно реже сталкиваться с реальным миром.

Он подумал об Эле и о черепе. Может, земля наносит ответный удар? Может, именно в этом все дело? Или ее бывшие распорядители…

Ему приходилось слышать еще более безумные теории.

Черт возьми, он сам выдвигал еще более безумные теории!

За окном проносилась дикая местность. Красные скалы на севере. Плоские горы на востоке и юге. Он устал от долгой езды, а пробег его старенького пикапа приближался к отметке 200 000 миль, но не все можно доверить телефону или электронной почте. Кое-что требует личного присутствия.

Пейс ехал по пустынному плоскогорью, открыв окна пикапа и включив на примостившемся под панелью магнитофоне музыку из балета «Билли Кид» Аарона Копленда. Пейс считал Копленда величайшим американским композитором. Другие предпочитали Чарльза Айвза, с его судьбой настоящего янки, и не хотели признавать, что дух Запада лучше всего выразил еврей-гомосексуал из Бруклина. Но музыка Айвза всегда казалась ему искусственной: ограниченной, хаотичной, клаустрофобной. Как марширующий перед трибуной оркестр или рояль в гостиной. Она не передавала величия широких просторов и бездонного неба, как балеты Копленда; она не обращалась к духу Запада.

Пейс улыбнулся. Разве он в этом что-нибудь понимает? Он всего лишь антрополог.