В крошечной комнате отдыха, стены которой были выкрашены в розовый цвет, полицейский приготовил себе сладкий чай, потом позвонил на службу, узнать, нет ли для него сообщений. Ничего важного – пока понедельник проходил спокойно.
Он допил чай и вернулся обратно в прозекторскую. Теперь доктор Черч работал с кишечником, брал образцы жидкостей для анализа. Гленн присутствовал до конца, но не высказывал своих соображений вслух. На данном этапе досужие домыслы ни к чему, это непрофессионально.
Сотрудница похоронного бюро вышла, чтобы сделать телефонный звонок. Пока патологоанатом и помощник коронера обговаривали рабочие формальности, Гленн подошел к Коре Берстридж и молча уставился на нее. Он сомневался, что может увидеть нечто такое, чего не заметил доктор Черч. Глаза покойницы были закрыты.
– Есть одна небольшая странность, – произнес патологоанатом, подойдя к Гленну. – Трупные мухи. В отчете отмечено, что, когда вы ее обнаружили, пластиковый мешок был плотно завязан на шее. Но как в таком случае туда могли попасть трупные мухи?
Гленн удивленно посмотрел на Черча: хороший вопрос, странно, что он и сам до этого не додумался.
Он снова взглянул на мертвую актрису. Вернулся мысленно к тому моменту, когда нашел ее. Насколько плотно пояс от халата был завязан на шее? Не было ли там зазоров?
– Мне это как-то в голову не пришло, – ответил Гленн.
– Трупные мухи чуют запах мертвеца за две мили, – с апломбом заявил другой патологоанатом, щеголеватый молодой человек с диккенсовскими бакенбардами, который только что вошел в прозекторскую.
– Но как они попали в пакет? – недоумевал доктор Черч.
На миг в Гленне вспыхнула надежда, но этот тип тут же ее погасил:
– Уж поверьте, они найдут способ. Кожа после смерти сморщилась, возможно, образовались зазоры.
– Но окна были закрыты, – возразил Гленн. – Как мухи вообще могли влететь в комнату?
Собеседник посмотрел на него снисходительно.
– Насекомым, в отличие от нас с вами, вполне достаточно крохотной щелочки. Им нет нужды открывать входную дверь.
– Спасибо, – сказал Гленн. – Картина мне ясна.
Он попросил прислать ему копию заключения патологоанатома и вышел на улицу. Оказаться под летним ливнем после морга было настоящим облегчением. Сейчас он сядет в машину и отправится на работу, вернется к бесконечным телефонным звонкам, стуку компьютерной клавиатуры, запаху дешевого кофе и грубоватым шуткам своих коллег.
К нормальным живым людям.
41
По понедельникам Майкл принимал стационарных пациентов в Принцесс-Ройял-Хоспитал, больнице при Высшей медицинской школе. Еще будучи студентом, он решил держаться подальше от Харли-стрит[14], потому что не хотел превращаться в самодовольного врача, практикующего в этом элитном районе, – Майкл презрительно именовал таких докторов жирными котами. Он всегда хотел быть психиатром для народа, а не только для богачей и получил в Принцесс-Ройял-Хоспитал такую возможность.
Здесь он работал с пациентами, которых направляла к нему Национальная служба здравоохранения, нередко это были люди очень бедные, а такие, как известно, более склонны к депрессии, чем представители зажиточного класса. Платили здесь скромно, но не все же деньги зарабатывать. Служба в Шин-Парк-Хоспитал, передача на радио и статьи для «Дейли мейл» позволяли ему жить безбедно. Майкл не стремился стать богачом, но ему нравилось, что можно особо не беспокоиться о деньгах.