– И ведь что особенно нехорошо: слухи уже пошли. По больнице. – Голос молодого коллеги снизился почти до шепота. – Говорят, мол, вот – сатанинское число зверя, 666…
– Елки зеленые! – возмутился заведующий. – Еще не хватало – до главного дойдет… Ладно. Сегодня у тебя там что?
– Два места свободных в палате.
– Хорошо. Кто у нас сегодня дежурит по отделению? Ага, я дежурю… Ну и замечательно. Я лично пригляжу, чтоб никого туда не клали пока. Разбираться будем, Геннадий. Всё. Иди.
Геннадий Алексеевич ушел, облегченный душою. Его чрезвычайно радовало, что теперь груз тайны разделен между ним и заведующим, лицом ответственным во всех смыслах и даже партийным.
Андрей Константинович, напротив, совсем не радовался. Хотя это недолго его напрягало: когда врач дежурит, лелеять свое внутреннее «я», разбирая эмоциональные состояния, ему недосуг. Впрочем, по той же самой причине он моментально забыл и весь разговор свой с Геннадием Алексеевичем. И когда вечером в отделение поступили пятеро новых больных, одного из них заведующий Жуков беззаботно устроил на шестой койке в шестой палате.
Фамилия больного была Пантелеймонов. Бедняга не дождался даже утренних процедур: к пяти утра он был уже мертв.
И тогда состоялся в кабинете заведующего «Большой совет в Филях».
Взволнованный Жуков созвал всех сотрудников отделения и посвятил в суть происходящего. После чего призвал каждого из присутствующих коллег открыто высказать профессиональное мнение.
Но ни Елена Павловна Добродеева, врач, кандидат наук, ни Леонид Макарович, врач, доцент, ни Максим Николаевич, ординатор-аспирант, ни Лешенька Сомов, вольноошивающийся практикант с последнего курса медицинского училища, ни сам заведующий, ни тем более злосчастный Геннадий Алексеевич – никто не смог представить собранию мало-мальски непротиворечивую версию таинственного поведения пациентов шестой палаты, которые все как один уходили из жизни с шестой койки шестого отделения.
Глупости типа: «они отравились нашей больничной пищей» или «я говорил, что сквозняки провоцируют пневмонию у лежачих» – были отметены сразу, строго опровергнутые фактами и холодным разумом.
Никакой пневмонии у этих пациентов не было, и среди умерших ни один не пролежал более суток, а последний несчастный даже и позавтракать не успел.
Просить вскрытия в большинстве случаев было поздно – родственники уже забрали тела из морга больницы.
Кстати сказать, в этом моменте обсуждения Геннадию Алексеевичу строго поставили на вид за то, что не сразу поделился своими сомнениями с коллегами.
– Мы здесь все одно дело делаем, – сурово подчеркнул заведующий. – А потому: кто, где и отчего помирает – все у нас должно быть открыто. Чтоб сразу знать. А не гадать тут, как бабки старые…
Геннадий Алексеевич каялся перед коллегами в проявленном малодушии и неверии в силы коллектива. И в качестве первого шага к открытости предложил:
– Давайте вскроем Пантелеймонова! Он единственный оставшийся у нас труп. Умер последним и пока еще в больничном морге…
Коллеги переглянулись.
– Не хотелось бы выносить сор из избы, – многозначительно крякнул доцент Леонид Макарович, старый и опытный врач.
– М-да… Костопарчев, – кивнули одновременно Елена Павловна и Максим Николаевич. Заведующий нахмурился. Эти четверо давно работали вместе и понимали друг друга с полуслова.