Логово снов

22
18
20
22
24
26
28
30

– Так вот что я должен сделать, да, Тэта? Вернуться туда, держа смиренно шляпу в руках, снова попросить подачки, притвориться, что я никто, и быть благодарным за то, что мне кинут с барского стола? И всякий раз, как уродские песенки Герби пролезут в шоу вперед моих, глотать это и говорить спасибо? На это мне стоит тратить свою жизнь? На то, чтобы вежливо улыбаться, когда Уолли дает этому кретину измываться над моей музыкой, а меня даже не спрашивает?

– Это всего лишь вопрос времени…

– Я. Устал. Притворяться, – Генри закинул голову, и буквы вывески поплыли у него перед глазами. – Они никогда никуда меня не возьмут, Тэта! – закричал он.

К крикам Генри не привык. Жизнь с отцом приучила его держать все внутри, под замком. Но сейчас оно все рвалось наружу, как содержимое переполненного шкафа.

– Ты что, не понимаешь? Я не вписываюсь. Песни, которые я пишу – это совсем не те песни, которые они хотят слушать. Все это время я пытался понять, чего они хотят, и дать это им. Я больше не хочу тратить на это время, Тэта. Мне нужно понять, чего хочу я, и это-то и писать. Те песни, которые люблю я. И если я один в целом свете буду их петь, пусть, так тому и быть.

Генри быстро вытер глаза, сунул обе руки под мышки и отвернулся от нее.

– Ген, никто не верит в тебя в этом мире больше, чем я. Но вот прямо сейчас тебе реально нужна работа. Я просто говорю тебе правду.

Это было прямо и в лоб, c Тэтой всегда так. Это свойство он в ней всегда особенно любил. Но вот прямо сейчас оно привело его в бешенство.

– Ну, раз это правда и раз мы сейчас тут все ее говорим, – рявкнул он, так и оскалившись на «правде», – почему бы тебе не пойти сейчас туда и не сказать Фло о Мемфисе? А что, можно еще в газеты позвонить и дать им эксклюзивное интервью: «Фальшивая русская княжна и ее роман с черным гарлемским поэтом».

На мгновение у Тэты отвалилась челюсть. Знатный удар, причем ее же оружием. Потом хорошо отрепетированная холодность опустилась на ее черты, как жалюзи на витрину закрытого магазина.

– Не все мы живем в снах, Ген. Кому-то приходится обитать и в этом мире. Каким бы нечестным он ни был.

И она унеслась обратно в театр, грохнув за собой дверью.

– Ну, и черт с тобой, – проворчал Генри.

Поезд тронулся рывком и покатился сквозь темные подземные мили. Генри прислонил голову к холодному стеклу. Он, правда, только что ушел из зигфельдовского ревю? Кажется, да. Каждый мускул у него в теле ныл. Во рту кислило кровью; он пробежал языком по растресканным губам. Когда же он успел так измотаться? Спать надо все-таки больше. Поезд мягко покачивался, тьма и измождение окутали Генри; веки его сомкнулись.

Он резко вздернул голову. Подбородок холодила струйка слюны. Он поспешно вытер ее, и немолодая леди рядом улыбнулась.

– Вам стоило бы побольше спать, молодой человек, – матерински пожурила она.

– Ох, мэм, боюсь, вы правы.

Поезд внезапно встал между станциями, и Генри со вздохом принялся ждать, пока где-то там разберутся с проблемой. Низкий гул состава проник ему в хребет и пополз вверх. Странный это был звук, какой-то не совсем механический. Как бы даже животный, будто далеко в тоннеле гудел рой. Снаружи что-то мелькнуло. Свет в вагоне лишал заоконную тьму глубины, так что сначала Генри видел только свое отражение. Он приник лицом к стеклу. На параллельных путях стояла девушка. Вернее, сидела на корточках, задрав коленки и уперев в них руки, готовая прыгнуть. В бледном рабочем свете она казалась почти седой.

Генри оглянулся, но никто больше в поезде не заметил странной девицы на путях. Он повернулся обратно к окну и уткнулся в стекло, приставив ладони к вискам, чтобы убрать лишний свет. Голова девушки резко дернулась: она увидела его, челюсть отвалилась и тут же захлопнулась, гнилые зубы-иголки щелкнули, злобно укусив воздух.

Усыпляющее гудение вернулось и выросло до пронзительного боевого клича.