– Ох, ради бога… – Тэта сорвала с нее перчатки.
Скрививши рот и едва не крича от ужаса и гадливости, Эви тронула скелет.
– Ну, почему мне нельзя быть сновидицей, а? – вопросила она у мироздания в целом. – Зачем нужно обязательно предметы читать?
– Давай, Шеба, – ободряюще сказал Сэм. – Ты сможешь.
Эви вцепилась в запястье трупа и задышала – вдох, выдох, вдох – в попытке расслабиться. Видение началось покалыванием в пальцах и поползло вверх по рукам, сводя мышцы шеи. В следующее мгновение она была уже в трансе, а картинки мелькали, как кино на ярком экране.
– Корабль… Я на корабле, – проговорила она и согнулась. – Так, морская болезнь…
– Ты там в порядке? – донесся голос Сэма.
– Ишь, какой заботливый… – пробормотала Эви.
– Чего?
– Ничего.
Она дала себе чуть-чуть выскользнуть, чтобы хоть немного улучшить самочувствие.
– Пассажиры сходят с корабля, – сообщила она далеким голосом. – Это порт… Сан-Франциско.
Охрана погнала прибывших в здание на обработку. Эви казалось, что она болтается между землей и небом. Девушке было страшно, и от чужого страха у нее колотилось сердце. Эви попробовала отстраниться и сосредоточилась взамен на документе у нее в руке. Текст был на китайском и английском: «
Двое человек вошли в забитое народом здание. Один был крупный, дородный белый с бакенбардами и усищами, сильно смахивающими на велосипедный руль. Другой – китаец в западном костюме, все время улыбавшийся, не показывая зубы. Они всучили иммиграционному офицеру пятьдесят долларов, чтобы смотрел в другую сторону, и забрали девушку и еще двоих с ней. Тут картинка решила, что с нее хватит.
Эви решительно сжала костлявую руку, и на экран выплыли убогие нью-йоркские трущобы: улицы, обильно унавоженные грязью и конским пометом; нищие клянчат объедки. Беззубая, грязная женщина нежно воркует что-то завернутому в тряпки младенцу у ее голой груди. Кругом деловито суетятся мухи.
– Ш-ш-ш, ай, какой хороший мальчик, – кудахтала женщина.
Эви увидела, что ребенок мертв.
Пьянчуга махнул кружкой и проорал с густым ирландским акцентом:
– Добро пожаловать в Пять Углов – задний двор преисподней!
Влезши на ящик из-под мыла, какой-то мужчина окучивал толпу: