– Идем! Рыба не ждет.
Он протянул руку, но Луи ее не взял.
– Я должен рассказать тебе сейчас, пока у меня, кажется, есть храбрость это сделать.
Генри понял, что его не сдвинуть, сел и стал ждать.
Слова капали медленно, словно каждое из них очень дорого стоило Луи.
– Помнишь, я тебе говорил, как ошивался однажды ночью возле «Доброй Удачи» и спрашивал о тебе? Твой папа выслал мне навстречу своих людей. Они сказали, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову… но этого я сделать не мог. Ну, они мне и всыпали. Меня вообще-то и раньше били… за то, что не такой, как другие.
Луи сгреб пригоршню земли и задумчиво растер между пальцами.
– Но один из них как-то слишком круто врезал мне по голове. Я-то всегда думал, что черепушка у меня чугунная…
Эту шутку Луи сопроводил призраком улыбки: тот проскользнул по губам и тут же угас. Луи уставил взгляд в жестокую синеву небес.
– Теперь-то я все вспомнил… – сказал он, и удивление смешалось в его словах пополам с печалью.
Истина нисходила на Генри, как ангел мщения, но он отказывался смотреть вверх.
– Я не хочу тут сидеть, пойдем скорее к реке, детка, – он попробовал утянуть Луи за собой, но тот не поддавался.
– Я должен тебе рассказать,
Луи сорвал пурпурный вьюнок с пышной купы и принялся вертеть в пальцах.
– Излияние крови в мозг. Ничего нельзя было сделать. Те парни вернулись и обнаружили меня на земле, уже холодного. Там они меня и закопали, под вот этими вот пурпурными вьюнами. Там я сейчас и лежу, милый. C тех самых пор, как ты покинул Новый Орлеан, давным-давно.
– Это не может быть правдой.
– Но это правда,
– Ты же здесь! Ты здесь, со мной!
– Где это «здесь»? – c нажимом сказал Луи. – Вспомни, Генри. Вспомни.
Генри закрыл глаза и выключил мир. Сделать это оказалось на удивление просто: врожденная способность, доставшаяся по наследству от родителей, всегда отказывавшихся видеть правду жизни – в том числе и собственного сына. Однако правда упрямая штука: она не перестает быть собой только оттого, что кто-то тут не желает ее видеть. Генри совсем не хотел вспоминать, да только было уже слишком поздно. Он уже всплывал на поверхность.