Мне вдруг вспомнились слова Малколма о лихорадке вершины: «Когда ты находишься здесь, к тебе цепляется какая-то нить».
Не это ли я чувствовал сейчас?
«Нет. Ты пока что еще не там».
Эта мечта была частью чьей-то чужой жизни.
Когда мы с Марком, словно зомби, делали последние шаги, поднялся ветер, который бросал нам в лицо зернистую ледяную крошку. Снега здесь было мало, ветер сдувал его, обнажая скалу и следы прошлых восхождений на ней. Старые обрывки нейлона, которые видела еще Джульет, вышли на поверхность, после того как много лет пролежали под снегом. Возможно, какие-то из этих обрывков принадлежали ей. И снова наш лагерь оказался намного выше всех остальных, на самом хреновом и открытом месте; но, чтобы направить нас, вышла Ванда, и в очередной раз ее красный защитный костюм стал для нас путеводным маяком, ведущим домой. Как только мы достигли нашей палатки, Марк поспешно сорвал кислородную маску, и его стошнило.
Мы с Вандой помогли ему заползти внутрь, а потом она ушла собирать для нас снег – это было непросто, поскольку немногие оставшиеся в округе сугробы часто оказывались расписаны желтыми пятнами мочи. Когда она вернулась, я уже восстановил дыхание и рассказал ей, что Малколм спустился вниз.
– Он заболел?
«Не говори никому, сынок».
– Думаю, с ним всё в порядке. А Тадеуш разрешит ему подняться на вершину, раз он не смог добраться до Лагеря II?
– Не знаю. Надеюсь на это.
В тот вечер мы с Марком снова оказались не в состоянии проглотить даже кусочек шоколада и лишь с восхищением наблюдали за тем, как Ванда уминает два пакета овощного супа.
Во всем теле пульсировала усталость, но спать не хотелось. Я опасался новых кошмаров с Эдом в главной роли, которые могли прийти на этой высоте. «И давай не забывать, что именно здесь у Джульет случился плотный контакт с ее особым другом, Сай».
Делая время от времени глоток кислорода из баллона, я то проваливался в дремоту, то выплывал, но снов на этот раз не видел. Проснувшись, я обнаружил, что палатка наполнена золотистым сиянием. Закутанный во все свои одежки, лежа между Вандой и Марком, я впервые за много лет почувствовал себя частью чего-то большого. Между нами установилась некая связь. Я пробился дальше, чем казалось возможным. И не утратил того страстного желания, вспышку которого ощутил, когда смотрел на вершину.
И снова, в очередной уже раз, я забыл, зачем нахожусь на этой горе.
Для возвращения к действительности мне потребовалось грубое напоминание.
Выкатившиеся из орбит глаза этого человека напоминали сваренные вкрутую яйца, в уголках рта белела пена, но впоследствии меня больше всего терзали воспоминания о звуках, которые он издавал при дыхании: это был низкий хриплый рокот – как у отказывающейся заводиться газонокосилки. Он лежал на окраине лагеря в том месте, где мы должны были разделиться для спуска в базовый лагерь, в окружении каких-то людей, переговаривавшихся по рации.
Марк, застыв, уставился на него, и Ванда схватила его за руку.
– Пойдем, Марк.
Она потащила его в сторону тропы. Я медлил.
К месту драмы тянулись люди, словно на невидимых нитях. Трусцой прибежали два запыхавшихся американца с камерами на плечах. Никто не обвинял их в бессердечии. Всё происходило словно в замедленной съемке и при освещении, казавшемся искусственным из-за своей яркости. Я отступил назад, пропуская группу мужчин с мрачными лицами, которые затем сгрудились вокруг распростертой фигуры. Когда толпа расступилась снова, оказалось, что того человека засунули в красный пластиковый мешок, подсоединенный к ножному насосу.