Не поднимая глаз, отец снова заговорил, все так же кипя раздражением. Монти с грустью отметила, что возраст все отчетливее начинает сказываться на нем – тело слабело, некогда прямые плечи ссутулились и спина уже не была такой мускулистой, как прежде.
– Кроу не прав! Таким путем невозможно передать структуру этого гена, – сказал Дик Баннерман. – Этот человек даже не знает, какие глупости он несет!
Подойдя к отцу, она положила руки ему на плечи:
– Папа, насколько умен доктор Кроу?
Не обращая внимания на вопрос, он отдал компьютеру какую-то команду.
– Видишь? Рекомбинантная ДНК! Я говорил ему, что в этом эксперименте мы должны пользоваться липосомами, а не вирусами. Ушло впустую целых два дня моего времени. – Наконец он посмотрел на дочь. – У этого идиота куча мнений, основанных на ошибочных исследованиях, но он ничему не доверяет, он всегда хочет увидеть сам.
– Он не верит тебе?
– Относится ко мне как паршивый студент! Понятия не имею, почему в половине случаев он не дает себе труд привлечь меня. Только не спрашивай, что у него делается в голове, – похоже, у него какое-то проклятое скрытое расписание, но быть мне последним педиком, если я знаю, что это такое. – Он снова вернулся к экрану.
Монти нахмурилась при словах «скрытое расписание», вспоминая шесть пропавших этажей на плане и капсулы «Матернокса»; в памяти всплыли и те имена, которые она этим утром видела на мониторе Коннора. Eumenides. Medici. Polyphemus. Она обеспокоенно осмотрела кабинет. Это было ее любимое и единственное помещение в доме, в котором в эти дни еще чувствовалась жизнь. Она остановила взгляд на черно-белой фотографии с автографами, на ней был изображен очень молодой Дик Баннерман в смокинге, расплывшись в счастливой улыбке, он стоял между Фрэнсисом Криком и Джимом Уотсоном, открывателями ДНК.
На почетном месте красовалось цветное фото ее отца, в белом галстуке и фраке, в момент вручения Нобелевской премии по химии. Она отправилась в Швецию вместе с ним, спустя два месяца после смерти матери. Она помнила, как играл оркестр, звучали аплодисменты, помнила печаль и гордость за него, которые она испытывала тогда и снова испытывает сейчас, вечером, глядя, как он одинок и как постарел, как в нем копится горечь и неприязнь к «Бендикс Шер», – а ведь еще несколько месяцев назад он был полон надежд…
– Хочешь, я принесу тебе выпить? – спросила она.
– Я думаю, нам пора перекусить – я голоден. Как ты доехала?
Он говорил, не отрывая глаз от своих формул.
– Прекрасно, – рассеянно ответила она. – Я пойду подогрею ужин.
– Миссис Тернбул все приготовила. Припоминаю, она сказала, что только надо вынуть жаркое из духовки.
– Сейчас приду, – сказала Монти, спускаясь. Она прекрасно знала, что отец пропускал мимо ушей указания домоправительницы и, скорее всего, что-то забыл.
В столовой было, как всегда, холодно. Языки пламени, пляшущие над фальшивыми кусками угля, создавали лишь иллюзию тепла, а не настоящий жар. Они сидели друг напротив друга за овальным ореховым столом.
Какое-то время они молча и с удовольствием поглощали жаркое из бычьих хвостов. При жизни ее матери здесь царила совсем другая атмосфера: зимой в камине всегда горели настоящие поленья, стол был украшен цветами и уставлен прекрасно приготовленной едой, Монти любила слушать неумолчный гомон разговоров и смех самых разнообразных гостей, которыми почти всегда был полон дом. Казалось, жизнь покинула его – словно мать забрала ее с собой.
Монти не хватало Коннора. Она ежеминутно вспоминала его. После трех последних ночей было странно снова спать одной в своей старой детской кровати.