Затем он произнес молитву «Отче наш», за которой последовали и другие моления, и еще раз сказал «Отче наш». Несколько следующих минут он был поглощен только молитвами, которые и помогали ему держаться, но тут его качнуло, и, чтобы устоять на ногах, Алану пришлось опереться об изразцовую стену.
Вокруг операционного стола неожиданно возникло смятение. Два санитара подкатили большой ящик аппаратуры на колесах. Он услышал резкое шипение сжатого воздуха. Снова. Потом молчание. Он открыл глаза, и комната, качнувшись, поплыла мимо него, словно он смотрел на нее из окна трамвая. Чья-то рука взяла его за предплечье, и он услышал голос акушера, вежливый, но усталый:
– Мне очень жаль, мистер Джонсон.
Сквозь слезы на глазах он посмотрел на тело своей жены. Одна из медсестер убирала капельницы, которые были подсоединены к ней. Другая отключала провода от мониторов. Живот Сары продолжал судорожно вздыматься, и Алан в долю мгновения осознал – его жена мертва, но их ребенок все еще жив в ней.
От пупка Сары хирург повел разрез вниз, и за лезвием скальпеля потянулась кровавая дорожка.
– Я… – выдохнул Алан. – Я… она… она… – Его голос дрогнул, но никто вообще не обратил на него внимания; теперь все были заняты одним: две медсестры вытирали кровь на разрезе, хирург ввел в него руку в перчатке, а третья медсестра уже была наготове с тампоном. Алану перекрыли поле зрения.
И тут в воздух поднялась рука хирурга в резиновой перчатке, которая держала крохотное извивающееся существо. За ним тянулся длинный белый шнурок.
Алан Джонсон чуть приободрился. Это создание двигалось! Ребенок Сары! Их ребенок. Их ребенок появился на свет! Господь явил им Свою милость!
Он протолкался сквозь лес зеленых халатов, не обращая внимания на внезапно возникшее странное молчание, не видя, как сморщились лбы над масками.
И тут он оцепенел, в ужасе не веря своим глазам. Он смотрел на это существо. Ребенок. Их с Сарой ребенок.
Это крохотное создание во влажных сгустках крови и последа трепыхалось, как рыба на крючке. Он заставил себя присмотреться к голове, к тому месту, где должно было быть лицо, но его там не оказалось – только масса чудовищно измятой и изуродованной плоти; одна кожа, ни носа, ни рта; только один глаз под странным углом в центре того места, где полагалось быть лбу.
– Иисусе, – услышал он за своей спиной чей-то изумленный голос.
– Оно живо, – сказал кто-то еще.
– Мужского пола.
Алан стоял, не в силах пошевелиться. Новорожденный был словно окутан каким-то покровом. Он где-то читал, что порой дети появляются на свет в таком виде; сейчас с него сдернут эту оболочку, и все станет прекрасно. Он должен быть именно таким. Их сын обязан быть прекрасным.
Хирург повернул ребенка; у него была темная спинка. Когда Алан присмотрелся, он понял, что спина ребенка покрыта густыми спутанными волосами.
Он испустил стон. Кто-то успел подхватить его, когда у него подкосились ноги. Две медсестры помогли ему добраться до дверей. Он пытался идти сам, но ноги больше не слушались. Его усадили на стул в коридоре. Он видел висящий на стене огнетушитель и шланг; он чувствовал, что лицо его обвевает холодный ветерок. Чуть погодя он осознал, что перед ним стоит акушер в заляпанных кровью перчатках и, понизив голос, обращается к нему:
– Боюсь, что ребенок стал жертвой ужасной деформации. У малютки вообще нет лица. Такой редкий порок развития может быть вызван или дополнительной хромосомой, или, возможно, отсутствием крохотного сегмента хромосомы. У нас еще слишком мало знаний о ДНК, чтобы понимать причины подобных случаев. – Он помолчал. – Это называется «циклопизм» или «синдром циклопа».
– Всего лишь покров. Разве не так? Почему вы не можете снять его?