– Да, ты о нем не рассказывал.
– В этом здании расположено учреждение, которое лицензирует все фармацевтические препараты в Соединенных Штатах. Управление по контролю за продуктами питания и лекарствами.
Она кивнула. Но интонация, с которой он говорил, испугала ее, словно рядом с ней сейчас стоял не Коннор, а какой-то совершенно незнакомый человек.
– Мой отец работал на одиннадцатом этаже. Видишь вон то окно, присмотрись. – Он показал на башнеобразную стену дымчатых стеклянных квадратов у них над головой, и у нее закружилась голова, словно башня двинулась по небу, готовая рухнуть на них. – Мать еще ребенком привела меня сюда, – тихо сказал он. – «Вот это папино окно, – сказала она мне. – Вон там и работает твой папа».
Прежде чем продолжить, он несколько секунд помолчал.
– Я любил папу. Он был большим и симпатичным человеком… и, думаю, очень спокойным. До глубины души. Мы с ним порой отправлялись в долгие прогулки. Я так и вижу его, как он молча идет по тропе и думает о чем-то своем. – Коннор закусил губу. – Он всегда носил рубашки с галстуками, даже когда мы с ним играли. Придерживался старомодных ценностей. Одна из них была в том, что он безоговорочно верил в разницу между истиной и ложью.
Коннор снова успокоился.
– Он работал здесь экспертом и отвечал за выдачу лицензий компании «Бендикс Шер». Потом уже мать рассказывала мне, как компания давила на него, делала разные заманчивые предложения, но отец был непреклонен, и они окончательно взбеленились… Они хотели получить патент на лекарство, но отец не был уверен, что компания провела все испытания. Он не был уверен, что оно безопасно, и заблокировал его патентование. Препарат содержал почти такие же компоненты, как и другое лекарство, которое привело к тому, что более пяти тысяч детей появились на свет с ужасными уродствами. Оно называлось «талидомид».
– Боже мой, – прошептала она.
– Когда мне было восемь лет, – продолжил Коннор, – мать усадила меня в машину и сказала, что мы должны немедленно ехать к папе, потому что он в большой беде. Она гнала как сумасшедшая и бросила машину там, где мы сейчас стоим… помню, что это был старый белый «плимут». – Его голос окреп, и он перевел дыхание, после чего снова посмотрел наверх. – Он упал из этого окна, из окна одиннадцатого этажа. Мне казалось, что я смотрю на полет птицы. Так мне сначала показалось – летела крупная птица. Затем она ударилась о землю, голова откинулась, и я увидел, что это был мой отец. На лице у него было выражение, которое я никогда не забуду. Ни одно человеческое существо не могло бы его забыть.
Загадки, связанные с Коннором, которые так мучили Монти, внезапно разрешились, казалось, на душе стало легче, но она была потрясена. Какое горе, какая печаль…
– Мы поднялись в его кабинет. То, что мы там увидели… в это было невозможно поверить. Словно пронесся ураган: все лампы были разбиты, повсюду валялись бумаги… именно повсюду. Стены были в брызгах, часы висели на проводочке. И тем не менее никто ничего не услышал. – Теперь он обращался к Монти. – Мы с тобой знаем, что есть вещи, которые не могут произойти… и тем не менее они происходят. Ты их видела своими глазами.
Кивнув, она сглотнула комок в горле. Как нельзя некстати по асфальту скользнула тень птицы. Монти дернулась, словно получила в грудь удар током.
– Всю жизнь я хотел узнать, что же на самом деле случилось с моим отцом, – сказал Коннор. – И найти того, кто отвечал за это. Может, теперь ты сможешь понять, что привело меня в «Бендикс Шер».
102
Лондон. Среда, 7 декабря 1994 года
После того как эта Баннерман в 1:48 ночи позвонила Левайну, все контакты с ней прервались.
Воротник проклятой мягкой рубашки, которую в эти дни он носил по настоянию Никки, вечно доставлял ему проблемы – она не была предназначена под галстуки. Испытывая раздражение, он запустил пальцы под воротник и попытался расправить его. Потом он снова посмотрел на сообщение на экране, которое прочел лишь до половины, но был слишком занят, чтобы усвоить его.
Монтана Баннерман исчезла, и ему категорически не нравилось, что теперь эта хитрая маленькая сучка предоставлена самой себе. И одному Богу известно, кто, черт побери, будет следующим ее собеседником. Он посмотрел на часы на экране: 20:32. Никки, скорее всего, опять попытается его оттрахать, но сейчас эта опасность находится в самом низу шкалы приоритетов. В Вашингтоне сейчас половина третьего дня, и, по данным Макласки, Моллой все еще на встрече в Патентном бюро США.
Черта с два он там находится, подумал Ганн. Макласки уверял, что Моллой всю ночь провел в своей гребаной гостиничной спальне, и ошибся. Упустил его. И по-прежнему никто так и не знает, кто же на самом деле этот ублюдок. Когда примерно час назад он разговаривал с Макласки, что-то ему не понравилось в его голосе. Ганн заметил какую-то едва заметную нотку растерянности, и даже более того; утверждая, что загнал Моллоя в угол, Макласки отнюдь не был в этом уверен.