Она села в поезд на Чаринг-Кросс и без остановок доехала до Танбридж-Уэлс, а дальше на такси добралась до той кентской деревушки, в которой располагалась сельская резиденция сэра Нейла Рорке. Ворота были открыты, а гравийная дорожка, окаймленная лавровыми кустами, изгибаясь вела к дому, которого не было видно с дороги. Здесь, после первого поворота, она решила дальше идти пешком, потому что дом появился примерно в ста ярдах впереди, окруженный аккуратным газоном, в центре которого лежал небольшой пруд в восточном стиле.
Именно это зрелище она и ожидала увидеть после того, как пару недель назад просматривала журнал «Хэлло!», – внушительное, пусть и несколько холодноватое в своем совершенстве поместье. Фасад был выдержан в георгианском стиле, квадратный, с продуманными пропорциями – серые стены, черепичная крыша и элегантный белый портик. Рядом с крыльцом стоял небрежно оставленный могучий «рейнджровер», и Монти пришлось обогнуть его.
Когда она подходила к крыльцу, из дома донесся отчаянный собачий лай. За последние несколько минут небо потемнело, и ледяной ветер вздымал вокруг нее хлопья снежной крупы. Отчетливо понимая, что ее появление может оказаться неожиданностью, она с силой нажала кнопку звонка.
Лай тут же усилился, и вслед за ним она услышала знакомый баритон, гаркнувший:
– Бартоломью! Симеон! Сидеть! Сидеть!
Дверь открылась, и перед ней предстал сам сэр Нейл Рорке в шелковом кашмирском халате до колен, черных кожаных домашних туфлях; с трудом сохраняя равновесие, он придерживал за ошейники двух огромных игривых щенков мастифа.
Какое-то мгновение на лице его сохранялось откровенно неприязненное выражение, и Монти предположила, что он был раздосадован неожиданным вторжением в уединение его уик-энда. Внезапно она вспомнила один из заголовков в «Хэлло!»: «При всей своей занятости бизнесом и благотворительными мероприятиями, бо́льшую часть года мой муж проводит в путешествиях. И мы стараемся, чтобы наш сельский дом оставался для нас святилищем».
Прежде чем она успела в полной мере осознать происходящее, все следы неприязни на лице Рорке исчезли, и его взгляд блеснул неподдельной радостью.
– Мисс Баннерман! Какой приятный сюрприз!
– Примите мои искренние извинения за то, что я нарушила ваш уик-энд, сэр Нейл.
– Отнюдь! Всегда рад видеть вас, моя дорогая. Прошу вас, заходите.
Собаки начали было снова гавкать, и он цыкнул на них, чтобы они замолчали.
– Вы должны простить мой внешний вид. Я только что принимал ванну и собирался, переодевшись, посетить местное благотворительное общество.
Холл был выложен каменными плитами, покрытыми персидскими коврами, на дубовых панелях стен висели гобелены, картины маслом и зеркала в резных рамах; широкая изящная лестница вела наверх. Он прикрыл двери и отпустил собак, которые тут же стали восторженно прыгать вокруг Монти, едва не сбив ее с ног.
– Тихо! – снова гаркнул хозяин. – Бартоломью! Симеон! Место!
Но псы, похоже, приняли его слова за приглашение к игре, и оба одновременно стали прыгать на него, отчего хозяин чуть не потерял равновесие. Ковер пополз у него под ногами, и он нашел спасение у ближайшего надежного предмета – стойки для зонтов мореного дерева. Прислонившись к ней, он поднял руки пригладить вьющиеся волосы. При этом халат на мгновение сполз с одного плеча, и Монти, к своему удивлению, увидела ряд вытатуированных букв и цифр, примерно в четверть высотой и два дюйма шириной, кожа вокруг представляла собой рубцовую ткань, словно их выжгли раскаленным железом.
– Ах вы, проклятые псы! – весело сказал Рорке. Он поправил халат, делая вид, что ничего не произошло. – Чай, кофе – или стаканчик шерри?
– Кофе.
Он провел ее через комнату, облик которой она тоже узнала по публикации – мебель, прекрасный письменный стол, элегантная обстановка, на мраморной каминной полке – россыпь рождественских карточек. Она снова удивленно подумала о странной отметке на плече Рорке, но, поняв, что это могло быть, содрогнулась: клеймо концентрационного лагеря.
Она села на диван. Нацисты клеймили всех евреев. Должно быть, в Рорке была еврейская кровь. Да, подумала она, темные вьющиеся волосы и тяжелое лицо явно придают ему семитские черты. Но был ли он достаточно большим, чтобы оказаться в лагере? Сейчас ему пятьдесят с лишним – шестьдесят с небольшим. Да, он мог быть ребенком.