Хранитель детских и собачьих душ

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ты, наверное, очень боишься меня?

Дыхание близко-близко; стоит прямо за спиной, наклонился, высокая неуклюжая тень ступенчато, углами, легла на траву.

– Нет.

– Обманщик. Бои-и-ишься. Вдруг я назову твое имя? Что тогда-а?

– Не могу же я бояться того, чего не знаю!

– Разумно. Хочешь знать, как я узнаю имена обреченных?

– …

– Они записаны у меня на полях шляпы. Смотри!

Глупейшим образом Тиша повернулся и встретился с ним глазами.

Острый клин подбородка. Мясистые губы с ленивой томной улыбкой. Под горлом – шаль или платок пепельного цвета. Длинный нос и сильно выдающиеся скулы. Глаза – черные, круглые, вонзаются булавками.

Он взглянул в глаза смерти.

Красный, красный овал – золотые звездочки разбегаются во все стороны, исчезают по краям, в центре вспухает темный жесткий пузырь – бездна вспухает в мире чувственном, больном, хаос всколыхнул океан жизни, хаос координирует, дирижирует болью.

Как. Ему. Плохо.

Тиша ползет, надсадно дыша, тычется беззащитной мякотью в растопырь ветвей, губы перемазаны кровью и соком травы. Щеки исцарапаны, но он не пытается защититься рукой или встать. Ползет, переваливается; все силы уходят на то, чтобы удержаться на плаву, – тяжелые мерные волны бьют в висок, сознание дробится, расходится кругами. Собственное тело – теперь кукла – предает его, играет с ним, издевается.

Что это было? Что он видел?

Убирайся, говорит он солнцу, да, убирайся прочь; солнце насмешливо тычет в затылок свои спицы, руки скользят, медью выжжено горло.

Где-то далеко гул, как от труб, и странно… далеко бегут фигурки в белом, машут тонкими руками, все это солнце виновато, и… и… вспомнить, как…

Жасмин! – вспоминает.

ЖАС. МИН.

Бездна сыто чмокает.