Хранитель детских и собачьих душ

Старик подхватил плачущего Патрика на плечо, подобрал оружие и направился к домику. Бекки не пожелала следовать за ним, вместо этого она пошла к реке и, зайдя в воду по пояс, смывала с себя пот и кровавые брызги, густо покрывавшие ее лицо и платье, залепившие волосы. Она зачерпывала воду полными пригоршнями и обливала себя, она окунала голову в воду, она оттирала платье. Она остановилась вдруг и застыла с закрытыми глазами, опустив руки глубоко, чувствуя тихую щекотку прохладного течения. Она не хотела уходить отсюда – желала бы сделаться водой, превратиться в пар, молочный туман, растекающийся над рекой. Она стыдилась своей плоти: рук, ног, усталого, больного тела.

Соломон поставил Патрика на доски, чтобы дотянуться до дверной ручки; едва он сделал шаг – прогремел выстрел – старик упал бездыханным. Ленни Добсон выстрелил бы в любого, кто попытается открыть дверь, и старик поплатился случайно. Молодой человек хохотал, глядя на свою жертву, и нажимал пальцем снова и снова бесполезный курок. Он мог бы выскочить в окошко – но сидел, скорчившись диким зверем в углу, и все смотрел на дверь. Он хохотал и всхлипывал, всхлипывал и хохотал. Рассудок его распался на мелкие осколки: он стерег дверь.

Бекки была недовольна тем, что ее прервали. Бормоча проклятия, она вышла из воды и направилась на звук выстрела. Один взгляд сказал ей все: труп Соломона, беснующийся человек в углу хижины… девочка подобрала мачете, потянула за руку многострадального Патрика и побрела к лодке; с каждым гребком усталые плечи протестовали, но душа ее постепенно успокаивалась; шепот реки сделался совсем родным. Девочка плыла по течению, стараясь оставить как можно больше миль между собой и людьми. Решение, которое приняла она за последние часы своей жизни, требовало мужества и спокойствия.

* * *

Небо белесыми клочками просилось в окно; луна пропитывала воздух; квакали жабы. Добсон прорвался сквозь оцепенение, встал на четвереньки и осторожно, не торопясь, подполз к двери. Труп негра глядел на него выпученными белками глаз; Добсон равнодушно обнюхал неподвижный предмет и перешагнул его. На причале было свежо. Вот, вмешиваясь в пение жаб, вступили цикады; что-то булькало в камышах, по траве скользили продолговатые тени – летучие мыши рыскали в поисках еды. Он чувствовал себя странно родственным этой ночной жизни: плеск и шуршанье, уханье и стрекот обнимали его, будто удобная одежда; страх совсем исчез из души его. Было прохладно, под коленями и ладонями Добсон чувствовал приятную сырость. Он дышал полной грудью. Он, как ночной зверь, весь был внимание и трепет. Маленькие, едва заметные во тьме твари благоразумно разбегались от него прочь, чувствуя превосходство крупного зверя. Добсон отлично передвигался на четвереньках, едва не урча от наслаждения; жизнь внезапно предстала во всей полноте ощущений; он больше не различал, где его рука, где одежда, где камень, где вода, – он вибрировал, как струна, пораженный внезапным явлением жизни, которая до сих пор скрывалась за кирпичными стенами рассудка, за воротами логики, запорами привычек.

Он обнюхивал землю, он слушал, он смотрел в ночь; и ночь так же настороженно глядела ему в глаза, еще не признавая в нем своего, но уже успокаиваясь, сливаясь звуками с его частым дыханием и тяжелыми шагами. Он было попытался поймать нечто, скользнувшее юркой тенью мимо; не поймал; шумно вздохнул, с досадой ударив рукой по земле. Обострившийся нюх открывал перед ним все новые тайны, набор запахов, образующих простое дуновение ветра, преображался в разнообразные волнующие метки, неясные, но многообещающие. Там и тут, там и здесь, нос его совершал порывистые движения, подхватывая малейшие обонятельные намеки. Ах, как ново! Как упоительно!

Внезапно счастливый хоровод запахов был прерван густой, тяжелой вонью: похоже, где-то рядом лежало мертвое животное. Робко приблизившись, Добсон ткнул лапой бесформенную кучу и застыл в страхе: из глубины черных жирных складок, из затекших кровью расселин и ошметков на него уставился глаз, желтый, отчаянно голый кругляш в патоке лунного света. Добсон заворчал, как дворняжка на незнакомый предмет. В ответ куча зловонного мяса зашевелилась и сделала движение по направлению к нему.

Захлебнувшись визгом, дворняжка-Добсон кинулся к камышам, в грязь, прочь, не разбирая пути, не обращая внимания ни на что, кроме страха, охватившего все его существо.

Груда скверной, вялой плоти попыталась приподняться – нечто аморфное, тестообразное, нечеткое, как пролившееся чернильное пятно, сделало шаг, другой, бугрясь и перекатываясь раздавленной гусеницей, и поплелось вослед за беглецом.

Красная повязка – когда-то красная – теперь бурая, вымазанная тиной, – все еще навязана была у предплечья той, что раньше звалась Вивианой. Красная тряпица, грубо сшивающая жизнь со смертью, не отпускала чудовище в небытие. Даже теперь, преображенный дикой сечей, этот фарш двигался и жаждал разрушения – безмозглая медуза, дурной сон, нелепая сказка.

Добсон кричал, плескаясь в густых травах. Чудовище не издавало других звуков, кроме глухого шума приминаемых тяжелой массой стеблей.

К утру подоспели негры из поместья Блэквиллов и сборная команда добровольцев из других поместий, привлеченные кто сочувствием, кто – жаждой награды за поимку преступника. Мертвый старик и смятая трава в следах недавней бойни мало что смогли сказать пришельцам. Ниже по течению нашли Эдгара Блэквилла, вытащили из воды. Бедняга был жив, но, находясь в состоянии шока, никого не узнавал, не способен был отвечать ни на какие вопросы. Его немедленно доставили домой.

Дальнейшие поиски так и не увенчались успехом. Ребенок пропал навсегда. Эдгар вследствие пережитого страдал слабоумием, и дом вела его дочь, так как Мамашу Блэквилл вскорости хватил удар. Исчезновение Ребекки осталось не то чтобы незамеченным – просто никто не обратил на это внимания в такой-то кутерьме. Да и кому она, сирота, нужна была после смерти бабушки-то? Потерю своего жениха Мэригольд перенесла мужественно. Одевшись в траур после смерти бабушки, она так и продолжала носить его день за днем, месяц за месяцем, горюя то ли обо всех несчастных потерях своей семьи, то ли о собственной пропащей судьбе. А вскоре началась война, и все мужчины отправились на защиту Юга. Вернулись немногие.

Вконец разоренное мошенником Сторнером поместье Блэквиллов ушло с молотка и было порезано на земельные участки.

Старый дом опустел. В засушливую осень деревянный лабиринт вспыхнул, сгорел, как спичка. Дряхлая полуслепая Гертруда какое-то время таскалась за своей молодой хозяйкой, не из любви, а потому, что некуда было ей податься. Мэригольд, раздраженная назойливостью беспомощной старухи и вечным безденежьем, однажды утром съехала с наемной квартиры, отбыв в неизвестном направлении, оставила ее одну.

Что же до Ребекки – темна ее судьба! Рыбаки поговаривали, что некая знахарка поселилась между рукавами Миссисипи и Биг-Блэк-Ривер, в излучине. Другие же говорят, что видели молодую чернокожую девушку в районе озера Гранд-Лэйк, откуда рукой подать до побережья Мексиканского залива. И те и другие утверждают, что в помощниках знахарки ходит белый мальчуган, красивый и старательный, но умственно отсталый. Несомненно, это один из сирот военного времени, подобранный доброй девушкой. Его голубые глаза смотрят на мир по-детски, но с долей укоризны, а на шее, свисая на лохмотья грязного рубища, на шнурке болтается высохший человеческий палец с длинным желтым ногтем.

Пояснительный словарь

Авалу – храмовые служки.

Аллегра Вадра – всевидящий бог-пророк, одно из главных божеств в пантеоне вуду.

Аташоллос – мировой дух, дыхание, сонм лоа.

Бакор – черный колдун, чернокнижник.

Гонфу – молельный дом, храм вуду.