Жена моего мужа

Дома с ним тоже было сложно.

– Нет, – взрывался сын, когда я убеждала его надеть мягкий голубой велюровый джемпер, который подарил на Рождество его крестный Росс. – Мне не нравится его ощущение на коже!

Даже Эда проняло.

– Да что с ним такое? – спросил он, когда Том отказался ложиться спать, потому что одеяло постирали с новым порошком и оно теперь «неправильно» пахнет. – Мамаши в новой детской группе при встрече обдают меня ледяным холодом. Похоже, они думают, что это наша вина.

Моих родителей тоже когда-то обвиняли в неумении воспитывать сына.

– Должен же быть какой-то ответ, – настаивал Эд.

Через своего семейного врача мы нашли специалиста, который наконец поставил первоначальный диагноз: синдром Аспергера (нарушение аутического спектра) и обсессивное поведение.

– Тут очень мало что можно сделать, – сказал специалист. – Попробуйте не давать какие-то пищевые продукты… Такие дети обычно очень талантливы. Рассматривайте эту его особенность просто как иной склад ума.

Том, говорила я себе в самые мрачные минуты, мое наказание за такое черное деяние, что я едва могу признаться в нем себе, не то что кому-то другому.

Когда Эд рыдал, уткнувшись мне в колени («Я очень стараюсь, Лили, правда!»), я хотела ему все рассказать. Но как? Он наверняка уйдет, если узнает, а такому ребенку, как Том, нужна полная семья. Мы с Эдом накрепко связаны, как были связаны мои родители.

– Давай мы с отцом подключимся, – не выдержала наконец мать, приехав в очередной раз проведать внука.

Мы с Эдом уже переехали в трехкомнатную квартиру в Ноттинг-Хилл (дом в викторианском стиле, с террасами): его дед скончался, и средства траста стали доступны. А моя зарплата позволяла Эду стать неработающим папой и свободным художником. Но, как говорится, гладко было на бумаге: как прикажете писать картины и одновременно следить за ребенком, который то решает в уме сложные примеры на деление, то вдруг подскакивает как ужаленный и вопит, что у него грязные руки, потому что он играл в грязи?

– Мы можем присматривать за Томом в будни, – добавила мама, оглядывая неприбранную гостиную с разбросанными игрушками и незаконченными набросками, над которыми Эд, видимо, работал, одновременно оберегая Тома от него самого (за несколько дней до этого наш сын чуть не отрубил себе палец створкой окна, развязав узел на оконном шнуре, чтобы «посмотреть, как все устроено»). – У вас появится время для себя.

Мать всегда была любопытна, а после смерти Дэниэла стала откровенно навязчивой, будто заполняя его отсутствие активным участием в моей жизни. С рождением Тома она прямо-таки поселилась у нас. Может, она заметила в свободной комнате книгу под кроватью, вещи Эда в сосновом комоде и недопитую бутылку вина у шкафа (не мою – я перестала пить, как только узнала о беременности)? Красноречивые свидетельства того, что мой муж уходит туда ночевать.

– Там моей спине удобнее, – объяснил Эд, впервые предложив спать раздельно.

Вначале меня это задело, но чем больше Том вопил, когда я пыталась расчесать ему волосы («Больно!») или кто-то брал его «особую чашку» («Где она, где она?»), тем сильнее мы с Эдом раздражали друг друга. Иногда накопившееся раздражение выливалось в оглушительные скандалы.

– Я не могу справиться с двумя истерящими детьми! – закричала я во время одной особенно резкой ссоры, когда Эд велел Тому «взять себя в руки».

Лицо Тома сморщилось в недоумении.

– Как это – себя взять? – спросил он.

Изъясняться с ним надо было абсолютно точным языком. «Уймись» он смешивал с «уймой», «витать в облаках» для него значило каким-то образом взлететь в рай и там застрять. «Можешь пойти в кровать?» он понимал как «сумеешь забраться в кровать?», то есть как вопрос, а не просьбу ложиться спать.