Никогда прежде Мерсер не чувствовала такого унижения. И ни за что в жизни больше не подвергнет себя столь унизительному сидению в одиночестве со стопкой красивых книг на столе, всячески избегая зрительного контакта с посетителями, которые стараются держаться подальше. Она была знакома с несколькими писателями и слышала о подобных кошмарах, когда автор появляется в магазине, видит дружелюбные лица сотрудников и добровольных помощников и спрашивает себя, сколько из них действительно являются клиентами и покупателями книг. А потом они начинают нервно оглядываться и, не видя никаких поклонников, исчезают, когда становится ясно, что их любимый автор провалился. Причем с оглушительным треском.
Мерсер отменила оставшуюся часть тура. Да и перспектива снова оказаться на острове Камино ее отнюдь не прельщала. Она сохранила множество замечательных воспоминаний, связанных с островом, но их всегда будет омрачать ужас трагической смерти там бабушки.
Дождь нагнал на нее сонливость, и Мерсер погрузилась в глубокий сон.
Ее разбудили шаги. Ровно в три часа с точностью будильника на скрипучем крыльце появился почтальон и оставил почту в маленьком ящичке возле входной двери. Дождавшись его ухода, она забрала привычную унылую пачку рекламных рассылок и счетов. Бросив их на кофейный столик, Мерсер вскрыла конверт с письмом от университета. Завкафедрой английского языка, рассыпаясь в комплиментах, официально извещал о сокращении ее должности. Она была «ценным сотрудником» и «талантливым педагогом», который пользовался «заслуженным уважением коллег» и «искренней любовью студентов», и все такое. «Все без исключения сотрудники кафедры» хотели бы и дальше видеть ее в своих рядах, но, к сожалению, сокращение финансирования этого не позволяло. Завершая послание наилучшими пожеланиями, завкафедрой выражал надежду на возобновление сотрудничества в следующем году, если «восстановление финансирования до нормального уровня» позволит увеличить штатное расписание.
Большая часть письма была правдой. Завкафедрой относился к ней хорошо и нередко помогал советом. Мерсер старалась ни во что не вмешиваться, больше помалкивала и не сближалась, насколько это возможно, ни с кем из преподавателей, работавших на постоянной основе, что позволило ей остаться в стороне от обычных для академической среды дрязг.
Однако она была писателем, а не преподавателем, и теперь настала пора двигаться дальше. Куда именно – Мерсер и сама не знала, но после трех лет преподавания она жаждала возможности проводить все дни исключительно за написанием романов и рассказов.
Второй конверт содержал выписку по кредитной карте. Баланс отражал ее скромный образ жизни и ежедневные усилия свести концы с концами. Они позволяли вовремя оплачивать счета и избегать ростовщических процентов, которые банк сдирал за просрочку платежей. Ее зарплата едва покрывала расходы на аренду, страховку и ремонт машины, а также на медицинскую страховку, от которой она каждый месяц хотела отказаться, когда выписывала чек. В принципе, не будь третьего конверта с его содержимым, ее финансовое положение оставалось бы достаточно стабильным, и Мерсер могла бы даже позволить себе не только лучше одеваться, но и тратить деньги на досуг.
Третье письмо было от Национальной корпорации студенческих кредитов, ненавистной конторы, преследовавшей ее все последние восемь лет. Отец успел оплатить ее первый год обучения в Южном университете Севани, но его неожиданное банкротство и моральное потрясение от случившегося явились тяжелым ударом, надолго выбившим ее из колеи. На оставшиеся три года учебы Мерсер все-таки удалось наскрести денег с помощью студенческих займов, полученных грантов, работы и скромного наследства, оставленного Тессой. Небольшие авансы за «Октябрьский дождь» и «Музыку волн» позволили погасить проценты по ее студенческим кредитам, но основная задолженность продолжала висеть тяжким грузом.
Меняя работу, Мерсер рефинансировала и реструктурировала свои займы, но каждая новая схема оборачивалась ростом задолженности, даже когда она работала в нескольких местах, чтобы свести концы с концами. Правда, в которой она никому не признавалась, заключалась в том, что она не могла себя выразить творчески из-за постоянного стресса от нависшего долга. Каждый новый день и каждая чистая страница предвещали не еще одну главу в великом романе, а скорее очередную попытку создать нечто, способное удовлетворить кредиторов.
Мерсер даже советовалась со знакомым адвокатом, не объявить ли себя банкротом, но тот объяснил, что банки и компании студенческого кредитования убедили Конгресс в необходимости предоставить таким долгам особый статус и не освобождать от них даже банкротов.
– Черт, и это при том, что даже азартные игроки могут объявить себя банкротами и ничего не платить! – искренне возмущался адвокат.
Интересно, а те, кто копался в ее жизни, знали о студенческом долге? Ведь это же конфиденциальная информация, разве нет? Но что-то ей подсказывало, что профессионалам под силу откопать любую информацию. Мерсер читала ужасные истории о том, как в нарушение врачебной тайны в чужих руках оказывались медицинские карты с тщательно скрываемыми диагнозами. Да и компании кредитных карт были известны тем, что продавали информацию о своих клиентах. Неужели в мире не осталось ничего тайного?
Мерсер собрала почтовую макулатуру и выбросила в мусорную корзину, отложила письмо от университета, а два счета положила на полку рядом с тостером. Потом налила себе еще одну чашку и собралась почитать роман, но тут подал сигнал ее сотовый телефон.
Звонила Элейн.
– Послушайте, мне очень жаль, что так вышло с обедом. Я не хотела заманивать вас обманом, но других вариантов поговорить с вами у меня просто не было. Что я могла сделать? Подстеречь вас в кампусе и с ходу ошарашить?
Мерсер закрыла глаза и оперлась на столешницу.
– Все нормально, я в порядке. Просто все это было очень неожиданно, понимаете?
– Понимаю, понимаю, и мне очень жаль. Послушайте, Мерсер, завтра утром я возвращаюсь в Вашингтон. Мне бы хотелось закончить наш разговор за ужином.
– Нет, спасибо. Я просто не тот человек, который вам нужен.
– Мерсер, вы нам идеально подходите, и, если честно, других кандидатур у нас нет. Пожалуйста, дайте мне возможность объяснить. Вы не все знаете, и, как я уже говорила, мы сейчас находимся в очень сложном положении. Мы пытаемся найти и сохранить рукописи, пока их не повредили или, того хуже, не распродали по частям иностранным коллекционерам. Тогда мы потеряем их навсегда. Пожалуйста, дайте мне еще один шанс.