По федеральной автостраде Мерсер поехала на запад, пообедала и немного погуляла в живописном Эшвилле, а затем по извилистой горной дороге добралась до Теннесси. Было темно, когда она наконец остановилась в мотеле на окраине Ноксвилла. Заплатив наличными за небольшой номер, она поужинала в соседней закусочной с мексиканской кухней. Проспав восемь часов подряд, Мерсер проснулась на рассвете, полная сил для предстоящего долгого дня.
Хильди Манн была пациенткой клиники последние двадцать лет. Мерсер навещала ее каждый год, иногда два раза, но не чаще. Другие посетители к ней не приходили. Как только Герберт понял, что домой жена не вернется, он потихоньку начал процесс развода. Его никто не осуждал. А Конни, хотя и жила в трех часах езды отсюда, не видела мать годами. Как старшая дочь, она являлась теперь официальным опекуном Хильди, но была слишком занята, чтобы найти время для посещения.
Мерсер терпеливо прошла через долгую процедуру регистрации. Поговорив пятнадцать минут с врачом, она вновь услышала тот же неутешительный прогноз. Пациентка страдала тяжелой формой параноидальной шизофрении, и рациональное мышление блокировалось бредовыми идеями, голосами в голове и галлюцинациями. За четверть века в больнице ее состояние не улучшилось, и надежд на это не было. Ей давали много лекарств, и каждый приезд Мерсер задавалась вопросом, сколько вреда они нанесли за все эти годы. Но альтернативы не оставалось. Хильди была обречена постоянно находиться в больнице для душевнобольных и жить там до конца своих дней.
По случаю посещения медсестры не стали ее одевать в больничную белую униформу, а нарядили в голубой сарафан – один из тех, что привозила Мерсер за эти годы. Хильди сидела босая на краю кровати и смотрела в пол, когда Мерсер вошла и поцеловала ее в лоб. Мерсер присела рядом, погладила по колену и рассказала, как сильно по ней соскучилась.
В ответ Хильди только довольно улыбалась. Мерсер не переставала удивляться, какой старой выглядела ее мать. Сейчас ей всего шестьдесят четыре, но запросто можно было дать все восемьдесят. Иссохшая, изнуренная, с белоснежными волосами и прозрачной кожей. А что удивительного? Она никогда не покидала своей палаты. Раньше медсестры каждый день выводили ее на час или около того погулять по двору, но Хильди в конце концов этому воспротивилась. Что-то там ее пугало.
Мерсер произнесла свой привычный монолог, сообщив о жизни и работе, о друзьях, о том о сем. Что-то в ее рассказе было правдой, что-то вымыслом, но до Хильди, похоже, Мерсер так и не достучалась. Мать продолжала также тихо улыбаться, глядя в пол. Мерсер говорила себе, что Хильди узнала ее голос, но не была уверена. Если честно, она и сама не понимала, почему продолжала сюда ездить.
Из-за чувства вины. Конни могла выкинуть мать из головы, но Мерсер чувствовала себя виноватой, что не навещала ее чаще.
Последний раз Хильди разговаривала с ней пять лет назад. Тогда она узнала дочь, назвала по имени и даже поблагодарила за приезд. В следующий раз Хильди во время встречи раскричалась и так разбушевалась, что пришлось вмешаться медсестре. Мерсер часто задавалась вопросом, не накачивали ли теперь мать лекарствами больше, узнав о ее приезде.
Тесса рассказывала, что в юности Хильди любила поэзию Эмили Дикинсон. И Тесса, часто навещавшая дочь в первые годы ее заточения, всегда читала ей стихи. В то время Хильди слушала и реагировала, но с годами ее состояние ухудшилось.
– Как насчет стихов, мама? – спросила Мерсер, доставая толстый потрепанный том «Сборника стихотворений». Это была та же книга, что Тесса много лет привозила с собой в клинику. Мерсер пододвинула кресло-качалку и устроилась рядом с кроватью.
Пока она читала, Хильди продолжала молча улыбаться.
В Мемфисе Мерсер встретилась с отцом, и они вместе пообедали в ресторане в центре города. Герберт сейчас жил где-то в Техасе с новой женой, встречаться и общаться с которой Мерсер не имела ни малейшего желания. Когда отец торговал машинами, он говорил только о них, а теперь, будучи скаутом для «Балтимор ориолс», говорил лишь о бейсболе. Мерсер и сама не знала, какая из этих тем представляла для нее меньший интерес, но оживленно поддерживала разговор, стараясь сделать общение приятным. Она виделась с отцом один раз в год, и через полчаса вспомнила почему. Герберт находился в городе якобы «по делам бизнеса», но она очень в этом сомневалась. Его бизнес с треском лопнул после первого года ее обучения в колледже, и ей пришлось выкручиваться самой и залезать в долги.
Время от времени Мерсер щипала себя, чтобы убедиться, что это не сон и долги исчезли!
Герберт снова оседлал любимого конька и вернулся к бейсболу. Он рассказывал о том, какие надежды подает тот или иной старшеклассник, и ни разу не спросил о ее последней книге или планах. Если он и читал хоть что-то из ее публикаций, то никак этого не показал.
После часа, тянувшегося нескончаемо долго, Мерсер почти с нежностью вспоминала посещение клиники. Общение с ее бедной матерью, переставшей разговаривать, даже близко не было таким занудным и утомительным, как с болтливым и эгоцентричным отцом. Но попрощались они с объятием, поцелуем и обычными обещаниями видеться чаще. Мерсер сказала, что проведет несколько следующих месяцев в домике на острове, где собирается закончить роман, но он уже не слушал и, достав мобильник, набирал чей-то номер.
После обеда она поехала на кладбище Роузвуд и положила розы на могилу Тессы. Мерсер села возле надгробия, прижалась к нему спиной и не смогла сдержать слез. Тесса умерла в семьдесят четыре года, но какой же внутренне молодой она была! Теперь бы ей исполнилось восемьдесят пять, и нет сомнения, что она по-прежнему бродила бы по пляжу, собирала раковины, охраняла яйца черепах, трудилась в саду и ждала приезда любимой внучки.
Настало время вернуться, услышать голос Тессы, коснуться ее вещей, пройти по знакомым тропинкам. Сначала наверняка будет больно, но все эти одиннадцать лет Мерсер знала, что такой день настанет.
Она поужинала со старой школьной подругой, переночевала у нее в гостевой спальне и рано утром попрощалась. До острова Камино было пятнадцать часов езды.
Мерсер провела ночь в мотеле недалеко от Таллахасси и добралась до коттеджа, как и планировала, около полудня. В нем немногое изменилось, разве что стены были теперь покрашены белой краской, а не мягко-желтой, как нравилось Тессе. По обе стороны узкой подъездной дорожки, устланной ракушками, раскинулась лужайка с аккуратно стриженной бермудской травой. По словам тети Джейн, за газоном, как и в прежние времена, продолжал ухаживать Ларри, который обязательно зайдет поздороваться.
Дом стоял недалеко от Фернандо-стрит, и Тесса огородила свой участок карликовыми пальмами и кустами бузины, которые так выросли, что сейчас загораживали дома соседей. На клумбах, возле которых Тесса любила скрываться по утрам от солнца, цвели бегонии, кошачья мята и лаванда. Столбы крыльца скрывали побеги глицинии. Амбровое дерево сильно выросло и теперь отбрасывало тень на большую часть передней лужайки. Джейн и Ларри отлично справлялись с ландшафтным дизайном. Тесса была бы довольна, хотя наверняка нашла бы возможность что-то подправить.