– Это было немыслимо, – продолжает она. – Ты отдала его ей – тот самый, что я дала тебе.
Она не сводит с меня глаз. В них тлеет едва сдерживаемое пламя.
– Как ты могла подарить ей браслет, Эдди?
Браслет. Не могу поверить, что после всего, что случилось, мы снова вернулись к браслету. Наверное, жидкость давит ей на мозг, как тогда, когда из ее уха закапала черная кровь.
Я качаю головой.
– Это просто браслет, Бет, я не помню даже, откуда он у меня…
– Вот это и есть самое ужасное, – говорит она.
И тут я вспоминаю.
– Я забыла, – отвечаю я и, наверное, лгу, но предпочитаю об этом не задумываться. Бет всегда говорила, что моя особенность – видеть и помнить только то, что мне хочется. Я многого не запоминаю. Бет – моя память, все помнит за меня.
– Мало ли браслетов ты мне дарила, – говорю я. – Мы все друг другу браслеты дарим. Мы же девчонки.
Я говорю ужасные вещи, и мне стыдно.
– Не надо было оставлять его у себя, – произносит она. – Бросила бы лучше в ущелье. На самое дно, туда, где лежат кости дев из племени апачей.
– Не понимаю, как я могла забыть, – говорю я уже мягче.
Она смотрит на меня стеклянными глазами и отворачивается.
– Нас всегда было только двое, Эдди, – говорит она.
И что-то шевелится во мне – глубоко зарытое, почти забытое воспоминание.
– Эдди, долго еще мы будем притворяться? Я знаю, ты не забыла, – произносит она, повернувшись ко мне спиной.
И, конечно, я вспоминаю. И понимаю, почему она затаила обиду.
Год назад, ранней весной мы лежали пьяные там, на утесе, и смотрели на звезды. Было так холодно, что изо рта клубился пар, но Бет все равно разделась. Помню белые следы от купальника, то, как я бежала вслед за ней, скользя по мокрым листьям, и какой горячей была ее спина, когда я прикоснулась к ней.