Мастер теней

– Пора-пора-порадуемся на своем веку, красавице и ку-ку, счастливому клинку…

Внутри мастерская представляла собой причудливую смесь коридоров и комнат, который сходились к центральному сводчатому залу.

В отличие от мастерской художника Цапли, заставленной телевизорами и импровизированными скульптурами из сварного ржавого железа, здесь не было и намека на то, что тут обитает художник. Разве что все стены были выкрашены в белый, а в углу зала стоял пустой мольберт, рядом с которым висела тяжелая бордовая портьера.

– А у тебя здесь просторно, не то что у твоего друга сверху, – с любопытством оглядываясь вокруг, произнесла Вика, постепенно успокаиваясь от внезапного страха, – только вот мебели нет и картин. Ты что, их прячешь, что ли?

– Нет, просто я их больше не пишу, не вижу необходимости.

– Это как? Ты же художник – значит, должен рисовать всякие там разные пейзажи или портреты, ну или хоть что-то. Нельзя же ничего не делать и называться художником.

– Почему? Можно, – лениво зевнул Дима и пожал плечами. – У тебя очень наивные представления. Художник Звездунов, в прошлом известный, тоже был убежден, что чем больше он напишет огромных холстов, тем вернее прославится. Ну и где теперь Звездунов с его «Мистериями» и «Апокалипсисами»?

– И где?

– Да там же, где и все: в глубокой жопе. О нем все забыли, а его «шедевры» в свернутом виде пылятся в запасниках музеев, которым он сумел впарить свои опусы. Настоящее величие художника – в его самопиаре, как сейчас говорят, а вовсе не в работах. Возьмите, к примеру, Леонардо да Винчи. Да этот говнюк за всю свою жизнь не сумел ничего толком доделать: ни одну картину не закончил, – а в памяти народной остался как самый гениальный художник, когда-либо живший на Земле. А его конкурент Микеланджело? Всю жизнь ебашил разных там Давидов и Моисеев, как проклятый, потолки для пап расписывал, – и считается всего лишь одним из мастеров итальянского Возрождения. Почему так? Да потому, что людям интересен прежде всего сам художник как источник творчества. Леонардо это отлично понимал и всю жизнь умело поддерживал к себе интерес. Чем больше анекдотов складывают о тебе при жизни, тем больше шансов, что и после смерти о тебе будут помнить, как о Кандинском и его кошке.

– Ох, Димон, ты опять загадками заговорил, – развязно перебила его Вика, нетерпеливо оглядываясь в поисках хоть какого-то предмета, на который можно сесть. – Кто такой Кандинский и при чем здесь кошка?

– Да ладно, проехали, – грязно ухмыльнулся Дима, – на хуй Кандинского и весь абстракционизм, включая Миро и Пикассо. Давайте лучше порошку нюхнем для начала. Кто первый?

– Чур я, чур я! – суетливо закричала Инна, тяня правую руку вверх, как школьница. – Я первая в очереди.

– А я вторая, – хохотнула Жанна, подражая подруге, которая вела себя, как великовозрастный ребенок.

– Я тоже хочу. Бля буду, а попробую, – заявила Вика и, дернув Людочку за рукав, добавила: – И Людка будет, правда же, правда же? Скажи им, скажи.

– А это разве не противозаконно? – осторожно спросила Людочка Диму. – Нас никто не накажет?

– Здесь территория свободы, не действуют никакие законы, ограничивающие наше право получить удовольствие любой ценой, – заверил ее Дима. – Здесь мы можем делать всё что захотим, ничего не опасаясь. Хочешь увидеть небо в алмазах?

– Хочу, – стыдливо призналась Людочка.

– Ну так увидишь, говно вопрос – порошку на всех хватит, вставит так, что на всю оставшуюся жизнь запомнишь.

– Первому бегуну на самую короткую в мире дистанцию по четыре сантиметра на ноздрю приготовиться. На старт, внимание, марш!

Инна, небрежно приняв из рук Димы самодельное нюхательное устройство, наклонилась над столом и ловко вдохнула половину дорожки левой ноздрей, а затем остаток – правой.