Хризалида

Из-за колоссальной потери веса глаза казались огромными, но по-прежнему поражали красотой. Дженни вгляделась в них и поняла, что при всех немыслимых переменах – это глаза Тома Декера, которого она любила столько лет. Глаза Тома смотрели на нее и… не узнавали.

– Так ты над этим здесь работал, да, Том? Эта… фигура… и есть твое искусство? Я пытаюсь понять. Я… по-прежнему люблю тебя, но сильно беспокоюсь. Том, у тебя… нездоровый вид. Давай пойдем наверх, ладно? Давай поговорим? Пожалуйста!

Наконец Том открыл рот и произнес одно-единственное слово, громче, чем она ожидала, и совершенно четко.

– Дженни…

Имя, слетевшее с потрескавшихся губ, вызвало у Дженни улыбку. Тревогам вопреки (неужели он кололся героином, работая над странной механической скульптурой?) голос Тома оставлял надежду. Надежду ему самому. Надежду их семье. Надежду их ребенку. Словно в ответ на всплеск эмоций, плод зашевелился.

– Ребенок… наш малыш пинается! Хочешь потрогать? По-моему, ты ни разу не трогал его, когда он шевелится.

Прижав ладонь к животу, другой рукой Дженни потянулась к мужу. То ли от ее жеста, то ли от возможности прикоснуться к малышу, Том пришел в себя. Он наклонил голову, захлопал глазами, и взгляд стал осмысленным.

– Ребенок?..

– Да, Том, наш ребенок. Мы соскучились, черт тебя дери! Пойдем наверх, пожалуйста… Умоляю тебя! Да, проблем у нас много. Но давай пойдем наверх и поговорим. Ты потрогаешь малыша, когда он снова зашевелится. Я сделаю кофе, и мы во всем разберемся.

У Тома глаза наполнились слезами, у Дженни сердце защемило от жалости. Она всегда знала, что Том – душа израненная, но тут такие страдания… Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он протянул к ней дрожащую руку. Дженни растянула губы в улыбке, взяла ее и медленно, чтобы не напугать Тома, положила себе на живот. В момент прикосновения Том весь сморщился от эмоционального накала.

Давным-давно они не были так близки. Том рядом, прижимает ладонь к ее животу – ощущения прекрасные, особенно в контрасте с безумием подвала. Пусть даже он выглядит хреново. Пусть даже пахнет мерзко.

Малыш заставлял их ждать. Дженни накрыла ладонь Тома своей.

– Дай ему секунду, – шепотом попросила она.

Том изумленно смотрел Дженни на живот, пока ребенок не пошевелился снова. Потом он прикрыл глаза, словно чувствовать, как пинается ребенок, было мучительно больно. Том хотел убрать руку, но Дженни не позволила. Она удивлялась его силе (совсем ведь тощий, откуда что берется?) и своей силе тоже. Она не отпустит его, она хочет вернуть мужа, черт возьми!

– В чем дело? – спросила Дженни. – Я не понимаю и хочу, чтобы ты объяснил. Пожалуйста, скажи, в чем дело!

Том заглянул ей в глаза, а у самого по щекам покатились слезы.

– Прости меня! – начал он, всхлипывая. – Пожалуйста, прости! Дженни, я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – проговорила она, не желая плакать. – Но за что ты извиняешься? Мы вместе. Мы со всем справимся. Пожалуйста, пойдем наверх!

– Прости меня! – повторил Том, свободной рукой стиснул Дженни предплечье и притянул ее к себе. «Сейчас обнимет», – подумала Дженни, но Том повернул ее лицом к темной массе на стене, а сам остался сзади. Темная масса совсем близко, она мерно расширяется и сжимается, поверхность искрестили темные вены. Она огромная, как минимум семь футов высотой и несколько футов шириной. Звуки дыхания снова усилились, и Дженни поняла: перед ней не скульптура в стиле хай-тек, а диковинка Эбигейл. И эта штука живая!

– Господи, Том!