Кладбище домашних животных

22
18
20
22
24
26
28
30

– Хорошо, Луис. Спасибо.

– Давай уже, начинай.

Джад мгновение помедлил, собираясь с мыслями, и начал рассказ.

39

– Тогда… в смысле, во время войны… поезда еще останавливались в Оррингтоне, и Билл Батермэн приехал в депо на катафалке, чтобы встретить поезд, в котором прибыло тело его сына Тимми. Гроб выгружали из вагона четверо железнодорожников. Одним из них был я. Гроб нам передал парень из отдела армейской похоронной службы – есть у них и такая в военное время, Луис, – только из поезда он не выходил. Сидел пьяным в товарном вагоне, где стояла еще дюжина гробов.

Мы погрузили Тимми в катафалк. В то время такие вагоны с гробами называли «поспешными», потому что тела надо было доставить на место как можно скорее, чтобы их похоронили еще до того, как они начнут разлагаться. Билл Батермэн стоял рядом, лицо у него было каменное и… даже не знаю… сухое. Да, сухое. Он не плакал, вообще ни слезинки не проронил. Хью Гарбер, который был машинистом в том поезде, сказал нам, что парень из армейской похоронной службы уже проделал немалый путь. Гробы привезли на самолете в Преск-Айл, а оттуда отправили на юг.

Этот парень из похоронной службы подошел к Хью, достал из кармана бутылку виски и сказал с мягким, тягучим южным акцентом: «Господин машинист, а вы знали, что сегодня ведете таинственный поезд?» Хью покачал головой. «Вот, теперь знаете. Так у нас в Алабаме называют похоронные поезда». Хью сказал, что военный достал из кармана список и, прищурившись, стал читать. «Начнем с Хоултона, где надо выгрузить два гроба, потом один – в Пассадумкиге, два – в Бангоре, один – в Дерри, еще один – в Ладлоу и так далее. Чувствую себя гребаным молочником. Хотите выпить?»

Хью пить не стал, по той причине, что и в Бангоре, и во всем Арустуке общественность очень не одобряет, когда машинисты выходят на смену, приняв на грудь, и парень из армейской похоронной службы на него не обиделся. Хью тоже не сердился на этого парня за то, что тот так напился. Сказал, что они просто пожали друг другу руки и на том разошлись.

Так они и ехали, по пути выгружая накрытые флагами гробы чуть ли не на каждой станции. В общей сложности восемнадцать или двадцать гробов. Хью говорил, что на всем пути до Бостона их повсюду встречали плачущие родные, обезумевшие от горя, на всех станциях, кроме Ладлоу… в Ладлоу их встретил Билл Батермэн, который, по словам Хью, сам выглядел так, словно он уже мертвый внутри. Когда Хью закончил тот рейс, он разбудил парня из похоронной службы, и они с ним на пару напились вдрызг. Хью никогда в жизни так не напивался. А потом пошел к шлюхе, впервые в жизни, и подцепил от нее мандавошек, таких огромных и лютых, что в дрожь бросало, и позже говорил, что никогда больше не захочет водить «таинственные поезда».

Тело Тимми отвезли в похоронную контору Гринспана на Ферн-стрит – она была прямо через дорогу от дома, где сейчас прачечная Франклина, – и через два дня предали земле со всеми воинскими почестями.

В общем, Луис, смотри: миссис Батермэн умерла за десять лет до того, когда рожала второго ребенка, ребенок тоже не выжил, и это сыграло немалую роль в том, что случилось дальше. Второй ребенок мог бы облегчить боль утраты, как думаешь? Второй ребенок мог бы напомнить старине Билли, что рядом есть еще кто-то, кому тоже больно и кто нуждается в утешении. Наверное, в этом смысле тебе повезло больше. Я имею в виду, у тебя есть еще один ребенок. У тебя есть дочь и жена, которые живы и здоровы.

Из письма лейтенанта, командовавшего взводом Тимми, Билл узнал, что его сын погиб на подступах к Риму пятнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Через два дня его тело отправили домой, девятнадцатого оно прибыло в Преск-Айл, и на следующий день его погрузили в «таинственный поезд», который вел Хью Гарбер. Большинство американских солдат, погибших в Европе, там же и похоронены, но все ребята, которые вернулись домой на том поезде, отличились в бою. Тимми погиб во время штурма вражеской пулеметной точки и был награжден «Серебряной звездой» посмертно.

Тимми похоронили… я точно не помню, но, по-моему, двадцать второго июля. А дней через пять Марджори Уошберн, которая тогда была почтальоншей, увидела, как Тимми идет по дороге к платной конюшне. Ее чуть удар не хватил, сам понимаешь. Она вернулась в контору, швырнула сумку со всей недоставленной почтой на стол Джорджу Андерсону и сказала, что идет домой. «Марджи, ты что, заболела? – спрашивает ее Джордж. – Ты белая как полотно». «Я испугалась как никогда в жизни, но не хочу говорить об этом, – отвечает Марджи. – Вообще ни с кем: ни с тобой, ни с Брайаном, ни с мамой – ни с кем. Вот когда попаду на небеса, если Иисус меня спросит, то ему, может быть, и расскажу. Но мне что-то не верится». С тем она и ушла.

Все знали, что Тимми мертв; некролог напечатали в бангорской «Дейли ньюс» и в эллсуортской «Американ», с фотографией и всем прочим, и полгорода собралось на его похоронах. И вдруг Марджи видит, как он идет по дороге – идет, шатаясь как пьяный. Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону, только лет через двадцать, когда уже знала, что умирает, и Джордж потом мне говорил, что, как ему показалось, ей хотелось кому-нибудь рассказать. Джордж говорил, что тот случай, кажется, не давал ей покоя всю жизнь.

Он был бледный, сказала она, и одет в старые холщовые штаны и фланелевую рубаху, хотя в тот день было жарко, девяносто по Фаренгейту[3] в тени. Марджи сказала, что волосы у него на затылке стояли дыбом. «А глаза были словно изюминки в тесте. В тот день я видела призрака, Джордж. Вот что меня напугало. В жизни не думала, что увижу такое, но вот довелось».

Тем временем по городу поползли слухи. Тимми видели и другие люди. Миссис Страттон – ну, мы называли ее «миссис», хотя мужа у нее не было, и никто даже не знал, то ли она разведенка, то ли соломенная вдова, то ли вообще никогда не была замужем. Она жила в маленьком доме на пересечении Педерсен-роуд и Хэнкок-роуд, у нее была куча джазовых пластинок, и к ней можно было зайти скоротать вечерок, если вдруг у тебя заводились лишние десять долларов. В общем, она увидела Тимми с крыльца и потом говорила, что он подошел к самому краю дороги и остановился.

Миссис Страттон говорила, что его руки свисали, как плети, и он просто стоял, наклонив голову, и был похож на побитого боксера, который сейчас упадет. Она говорила, что замерла на крыльце и не могла пошевелиться от страха, а ее сердце бешено колотилось в груди. Потом он обернулся точно пьяный, который выполняет команду «кругом». Он едва не упал, запутавшись в собственных ногах. Она говорила, что он посмотрел прямо на нее, и у нее вдруг ослабели руки, и она уронила корзину с бельем, а оно вывалилось и снова испачкалось.

Она сказала, что его глаза… сказала, они были мертвыми и мутными, как запылившиеся стеклянные шарики, Луис. Но он увидел ее… ухмыльнулся… и она сказала, он с ней заговорил. Спросил, остались ли у нее те пластинки, потому что он был бы не прочь зайти к ней поплясать. Может быть, даже сегодня вечером. Миссис Страттон убежала в дом и не выходила почти неделю, но к тому времени все уже закончилось.

Многие видели Тимми Батермэна. Большинство уже умерли… та же миссис Страттон… кто-то уехал, но остались еще старики вроде меня, которые помнят и могут тебе рассказать. Если их хорошо попросить.

Мы его видели, видели, как он бродил туда-сюда по Педерсен-роуд, в миле к востоку от дома отца, в миле к западу. Туда-сюда, туда-сюда – целыми днями, да и ночами, как говорили, тоже. Рубаха навыпуск, весь бледный, волосы дыбом, ширинка расстегнута иной раз, и его лицо… это лицо

Джад прервался, чтобы прикурить сигарету. Погасив спичку, посмотрел на Луиса сквозь облако сизого дыма. И хотя вся история напоминала полный бред, в глазах старика не было лжи.