Брови Стефана слегка дрогнули, веки на мгновение приопустились… и через минуту Арина уже забыла, что просьба ее была излишней, что ни техника юноши, ни выбор произведения не имеют никакого отношения к тому, что ей нужно.
Озадачиваться с выбором юноша не стал. Это было попурри из множества музыкальных отрывков, собранных, кажется, совершенно случайно. Бетховена сменяла «Summer time», равелевское «Болеро», замедляясь, переплавлялось в «Yesterday», «Американец в Париже» становился «Картинками с выставки»… Очень странное это было попурри. Словно из всей мировой музыки зачерпнули — как рука возьмет, не задумываясь. Но — Арине вдруг вспомнились рассуждения Мирры о консонансе и диссонансе — «случайная» выборка звучала очень естественно, очень гармонично, так, словно «случайная» последовательность была единственно возможной. Звуки возникали и превращались друг в друга словно бы сами по себе, по собственному желанию.
На губах музыканта играла легкая, едва заметная улыбка. И когда рояль умолк, улыбка еще держалась несколько мгновений. Как улыбка Чеширского кота.
— Но почему вы не поступали на фортепианное отделение? — не сдержалась Арина. — С вашими данными…
— Да что вы! — не дав сыну и рта раскрыть, вмешалась стоявшая в дверях Илона Арнольдовна. — Это же никакого сравнения! Исполнять — и создавать! Многие ли знают Аргерих или Кисина? А ведь это звезды первой величины. И кто бы сегодня помнил Листа или Шопена, не будь они композиторами? А Огиньский? Один-единственный полонез, больше никто ничего и не помнит, так себе композитор был, очень средненький, но — помнят и будут помнить. За одну пьеску! А вы говорите…
— Простите, я не хотела никого обидеть. Спасибо, что уделили время.
— Может быть, чаю? — предложила Илона Арнольдовна, но взгляд ее дышал холодом, и Арина, разумеется, отказалась, мысленно благословляя гостеприимство многодетной Лины. В этом доме, в отличие от того, шумного и беспорядочного, отнюдь не хотелось задерживаться. И ледяная голубизна хозяйкиных глаз, и сияющая безупречность «музыкальной» комнаты заставляли чувствовать себя чужой. Неуместной. Как детская коляска на дорожке королевских скачек.
Арина отошла уже на полквартала, когда ее нагнал Стефан:
— Простите! Можно я вас еще немного задержу?
— Попробуйте.
— Это потому что вы спросили… я не знаю даже, как толком сформулировать. Когда вы попросили сыграть что-нибудь на мое усмотрение. Вам… понравилось?
— Не то слово! — выдохнула Арина.
Простоватое круглое лицо Стефана засияло так, точно внутри его головы имелась лампочка — серьезная такая, ватт на тысячу — и сейчас кто-то нажал на выключатель. Кто-то! Ты сама и нажала. Но видеть, как твои слова — пустяковые, ничего не стоящие, «правду говорить легко и приятно» — видеть, что одна-единственная фраза срабатывает подобно магическому заклинанию… воля ваша, это было очень, очень приятно.
— Спасибо! Я ведь не просто так… Понимаете, мама… у нее свои представления. Она ведь не для себя старается, я понимаю, она хочет, чтобы у меня жизнь сложилась. И я ее очень люблю. Только все равно… Арина, можно вас попросить?
— Смотря о чем.
— Вы занятой человек, если откажетесь, я не обижусь. Но если вам действительно понравилось. Понимаете, у меня есть друзья. Ну то есть не совсем друзья, просто я однажды шел, а они играли в переходе. И теперь мы играем вместе.
— Ансамбль?
— Скорее джаз-бэнд.
Он мялся, как мальчишка, впервые в жизни осмелившийся пригласить девочку в кино. Это было совсем не смешно, скорее трогательно.
— Вы хотите меня пригласить на концерт?