Скоков выскочил на потрескавшийся асфальт. За ним из автобуса вышел молодой сопровождающий.
– Идем, – сказал он, взяв Дениса за локоть. – Заседание комиссии уже началось, нужно поторопиться.
Человек в военной форме кивнул, взял бумаги у мужчины-водителя. Ни слова не говоря, пошел внутрь, за ним женщина, потом Денис, и замыкал процессию сопровождающий.
– Ни слова! – тихо предупредил он Дениса. – Идешь и делаешь все, что тебе говорят. Ясно?
– Да.
– Вот и молодец. Шагай.
На том конце длинной проходной человек в пятнистой форме, видимо караульный, провернув ключ, открыл толстую решетку, преграждавшую им путь. Сверив бумаги и окинув взглядом Дениса, он кивнул, пропуская процессию.
Они вышли на тщательно убранный тротуар, на котором нельзя было различить ни одной пылинки. Вдали виднелось серое угрюмое четырехэтажное здание, напоминающее школу, но гораздо большее по размерам.
И Скокову почудилось, что из каждого окна на него уставилась невидимая дюжина глаз – недоверчивых, злобных и ждущих.
Они ждали его. Они ждали его давно. Он был уверен в этом. Потому что кое-что в этой жизни он делал неправильно, не так, как следовало бы. И где-то в глубине души, там, куда никто не имел доступа, он представлял этот день, как ждут убийцы дня правосудия. Иногда такой день никогда не наступает, ни сегодня, ни завтра, но от этого ожидание становится еще более тягостным. Становится абсолютно не важно, что ты натворил, абсолютно ясно – ты сделал это НЕПРАВИЛЬНО. И отвечать придется не перед кем-то, а перед самим собой. Рано или поздно.
Он вспомнил перекошенное лицо Фаины Карповны из двенадцатой квартиры после того, как с утра ушел в школу и забыл выключить недавно вышедший альбом Канье Уэста «My Beautiful Dark Twisted Fantasy»[6], зациклив воспроизведение по кругу. Тяжелый бит вывел старуху из себя настолько, что та сначала вызвала ментов, потом пожарников, а когда экстренная бригада отказалась вскрывать квартиру, нагло пританцовывая у двери Скокова под двусмысленную (кто знал язык) «Devil in a New Dress», у нее начался припадок и пришлось вызывать скорую.
Денис схлопотал от тетки звонкую затрещину, которую он принял безропотно, как подобает малолетнему гордецу, в глубине которого еще не совсем угасли человеческие качества. Хуже было презрительное осуждение тетки, Ирины Альбертовны, которую он уважал выше любых других людей. Она была для него полубожеством, витающим в суперкомпьютерном эфире.
Он извинился перед Фаиной Карповной и месяц ходил в магазин для нее за молочными продуктами и свежим хлебом. Разумеется, поклялся тетке, что такого больше не повторится, и с тех пор возненавидел Канье.
Какого черта?! Если поразмыслить хорошенько, таких эпизодов на его недолгом извилистом пути наберется на пожизненное заключение. Недаром говорят: «Любого человека, ничего ему не объясняя, можно посадить в тюрьму лет на десять, и где-то в глубине души он будет знать, за что»[7].
Лишь бы Ларин нашел его, прежде чем…
Процессия, возглавляемая тщедушным старичком, больше похожим на эльфа, нежели на человека (он и появился непонятно откуда), с огромными остроконечными ушами, в костюме, на два размера больше то ли для солидности, то ли просто другого не нашлось, достигла здания школы. За стариком шла Елена Викторовна из опеки, потом Денис, а позади него, прикрывая путь к бегству, – молодой цепкий юноша, выполняющий функции конвоира. Тот, что постарше, водитель, остался по ту сторону ограды.
Денис поднял голову и увидел вывеску – прямоугольный кусок желтого металла, покрытый пылью и царапинами, но блестевший, словно был отлит из чистого золота. Чуть пониже серебряного двуглавого орла было выгравировано: «Минобрнауки России». А еще ниже – заглавными черными буквами: «Федеральное государственное бюджетное специальное учебно-воспитательное учреждение для детей и подростков с девиантным поведением».
Буквами еще крупнее: «Специальное профессиональное училище закрытого типа № 41».
– Что за черт?! – вырвалось у него самопроизвольно. Он прекрасно знал значение слова «девиантный», в смысле отклоняющийся, преступный, как и начал понимать в целом, куда попал.