Он не решался, эти несколько метров – как трансатлантический перелет, унесут его далеко-далеко от привычной жизни и, конечно, полностью изменят ее уклад. Способен ли он на такое, в его-то возрасте?
Нет, прочь вопросы. Прочь сомнения, муки совести, доводы рассудка.
Он закрыл глаза, будто собираясь прыгнуть с обрыва, и шагнул.
Веранда была пуста.
Послышался шум удаляющегося автомобиля.
Монтальбано рухнул на стул. В горле стоял такой ком, что было трудно дышать.
Уснул он около четырех утра, все ворочался с боку на бок, вставал и снова ложился. Пытался убедить себя, что утро вечера мудренее. И не было ему этой ночью ни сна, ни отдыха, одно сплошное страдание – сердце разрывалось от тоски и жалости к самому себе. Было, да сплыло. Он упустил момент. В голове крутились стихи Умберто Сабы[6]. Обычно поэзия помогала ему в трудные минуты. Но сейчас эти строки были как соль на рану. Поэт сравнивал себя с собакой, бегущей за тенью бабочки, и, как собаке, ему пришлось довольствоваться лишь тенью девушки, в которую он был влюблен. Потому что он знал, сколь горькой бывает человеческая радость[7]. Но надо ли быть мудрым? Следует ли уступить благоразумию, отказаться от любви?
Около пяти он проснулся и уже не сомкнул глаз. На мгновение ему показалось, он почти поверил, что сцена на кухне ему приснилась. Если бы не боль в обожженных пальцах.
Лаура оказалась мудрее, чем он.
Оказалась мудрее или испугалась?
Кратковременный уход, бегство от реальности самой реальности не отменяло – она оставалась прежней. И даже стала плотнее, чем была, ведь теперь оба прекрасно понимали, что с ними происходит.
Как бы стали они вести себя на людях? Тщательно скрывать свои чувства?
Постараться любыми способами избегать встреч. Во всяком случае, попробовать. А расследование дела? Ее помощь? Слишком высокая цена, он не готов ее заплатить.
В девять зазвонил телефон. Монтальбано уже полчаса как был на работе.
Настроение хуже некуда, делать ничего не хотелось. Он смотрел на пятна, оставшиеся на потолке после потопа, пытаясь разглядеть в них какого-нибудь зверя или на худой конец лицо, но в это утро фантазия явно спала, и пятна оставались просто пятнами.
– Ах, комиссар! Там один человек, он говорит, что его зовут Фьорентино.
Неужели Катарелла смог правильно произнести фамилию?
– Он сказал, по какому вопросу?
– Конечно. Он хотел бы поговорить лично с вами.
– Давай, соедини меня с ним.