«Тем более когда ты знаешь, что это он привез Пой-Пой сюда?»
«Сукин сын».
«А еще он снимал девочек».
«А еще он настучал на тебя Кесси. Что на это скажешь?»
«А вдруг он сможет измениться?»
«Фи, ты не хочешь видеть очевидного».
«Сейчас не время расстраиваться».
«Так пристрели меня!»
Долли зажимает уши.
«Пожалуйста, остановитесь», — плачет она.
Паскуды пританцовывают на высоких каблуках, и их довольные ухмылки превращаются в жестокие оскалы.
Шон раскрывает объятия и движется ко мне, как мотылек — к свету.
— Я не думал, что для тебя это важно, — говорит он, глядя мне в глаза. — Ты то радостная и дико хочешь меня, то какая-то странная, бешеная, обзываешь меня дря…
Я жестом прерываю его, зная, что он имеет в виду те случаи, когда проводил время с Онир и Раннер. Я отвожу взгляд, у меня внутри тоненькими ручейками течет стыд, собираясь в реку. Сущность разнообразных и совершенно различных мнений Паскуд — это постоянное и дерзкое напоминание о нашей болезни.
— Серьезно, — говорит он, оглядывая меня с ног до головы, — это как вся эта чертова муть с Джекилом и Хайдом. То ты нежная и милая, то ты какая-то психованная баба.
Психованная баба. Вот оно. Если ты безумен, ты никому не нужен. Если ведешь себя как безумный, ты никому не интересен.
Спросите любого со множеством идентичностей, почему они настолько противоречивы, и он ответит: потому что их чувства разделены на части.
Я тыльной стороной ладони вытираю сопли, смешанные с блеском для губ, все еще надеясь на то, что Шон сдастся и скажет что-то хорошее.
Не в силах справиться с собой, я заговариваю первой:
— Часть меня действительно считает тебя дрянью.