— Но я и ошибался. Демоны, когда их не призывают, исчезают в нематериальном мире, но если здесь были Бродячие, то где они?
— Они могли отправиться прогуляться, или их увели.
— Что, чёрт возьми, происходит? В этом нет никакого проклятого смысла.
— Давай обсудим это где-нибудь в другом месте.
— Где, например?
— Где-нибудь в более уютном месте. Здесь мы закончили, но Саймон не проснётся ещё несколько часов. Отвези меня домой. Я хочу посмотреть, где ты живёшь.
Она протягивает руку и хватает мой член через джинсы, привстаёт на цыпочках и целует меня. Я наклоняюсь к ней, обхватываю рукой её зад и прижимаю к себе.
Я вижу, как бутылка с пивом Касабяна врезается в стену, а я кричу: «Не произноси её имя».
Нет. Я не собираюсь чувствовать себя виноватым каждый раз, когда прикасаюсь к другому человеческому созданию. Я тот, кто всё ещё топчет эту землю. Я не стану извиняться за то, что время от времени хочу чувствовать себя человеком.
Но даже я не настолько ебанутый, чтобы миловаться в комнате, где несколько дней назад кого-то разорвали на куски и сожрали. Мы стоим там, где чёрным заварным кремом запеклась его кровь.
— Я не могу заниматься этим здесь.
— Ты уверен, что ты тот самый человек, который прожил в аду все те годы? Временами ты ужасающе чувствительный.
— А ты довольно чёрствая. Тебя что-нибудь трогает?
— Не это. Когда мне было семь лет, я помогала отцу охотиться. Я видела тела во всех мыслимых состояниях.
— Ну, я бывал растерзанным парнем на полу. Не хочу целовать тебя здесь. Давай уйдём. Я принесу Касабяну пива и сигарет, и он может провести ночь в кладовке.
Я обнимаю Бриджит за плечи и направляю к двери. Мы уже практически ушли, когда она останавливается.
— Что?
— Хочу взглянуть на кое-что на стене.
Она наполовину прикрывает дверь и с минуту не двигается.
— Это очень древний символ. Клана восставших. Людей, в мечтах о бессмертии принимавших восставших в свои семьи.