Долина

– Вы хотите сказать, тех, что уже погибли? За это их и убили? Что вы об этом знаете? Исповедуйтесь!

В ответ на такое приказание в крошечной исповедальне раздался звонкий смех. Он, как мячик сквоша, запрыгал от стенки к стенке, и аббату вдруг стало тесно и душно.

– Отец мой… отец мой… Всему свое время. Вы уже однажды получили право на мою исповедь.

– В которой оказалось много белых пятен, – сказал аббат.

– Настанет время – и пятна заполнятся…

Аббат избегал поворачивать голову влево, где за решеткой был виден профиль собеседницы, а старался смотреть прямо перед собой.

– Что же касается тайны исповеди, – сказал вкрадчивый голос, от которого у аббата волосы на затылке встали дыбом, – то только три профессиональные тайны с точки зрения канонического права являются безусловными. Это врачебная тайна, адвокатская тайна и тайна исповеди. Она не терпит никаких исключений, а нарушившему ее грозит отлучение от церкви. Перечитайте кодекс канонического права, отец мой.

«Да, – подумал аббат. – Исповедник, нарушивший священную тайну, подлежит отлучению latae sententiae[68], утверждаемому апостольским судом». Канон 1388. Для французского же закона единственным исключением была исповедь о преступлении, совершенном в отношении ребенка младше пятнадцати лет. Кроме таких случаев священник мог исповедовать убийцу, но должен был хранить тайну исповеди. Но насколько мучительным и унизительным это оказывается для исповедника, который разрывается между соблюдением тайны и собственной моралью, не интересует никого – ни Бога, ни людей.

«Душа человеческая – бездонный колодец, – думал аббат, – куда священник должен погружаться один, сам себя обрекая на встречу с бесчисленными грехами человечества, которое, вместо пути мудрости, давно уже избрало себе дорогу безумия, мрака и резни».

– Я мог бы рассказать тому полицейскому все, что знаю, но что не входит в тайну исповеди, – заметил он.

Мысли его вернулись к той ночи, когда полицейский позвонил в дверь аббатства и когда они вместе потом прочесывали лес.

– Но вы этого не сделали…

– Нет.

– Почему?

Отец Адриэль искал подходящий ответ, сознавая, что из исповедника превратился в исповедуемого.

– Потому что вы попросили у меня защиты.

– Нет, отец мой… Потому что вы боялись последствий.

– Я ничего не боюсь.

Но из его голоса вдруг исчезла уверенность. Он уже был не пастырем, как ему и полагалось быть, а, скорее, овцой, которая отбилась от стада и чувствует близость хищника, совсем как овечка месье Сегена.

– Ну, конечно, вы боитесь. Я отсюда чувствую ваш страх…