Милые детки

Патрик положил малышей обратно в кроватку, бережно, но без лишнего трепета. В первый вечер он трясся над ними так, будто это были не дети, а две тикающие бомбы, но теперь уже обращался с ними скорее как со спелыми фруктами, которые страшно помять. Он опустился в кресло, но продолжал одной рукой перебирать маленькие детские пальчики, робко напевая какие-то полузабытые песенки.

– Туда-сюда по огороду… хм-хм… водят хороводы… Кто там водит хороводы?

– Мишки, – подсказала Лорен.

– Разве?

– Мне кажется, да.

Она вспомнила, как мать водила пальцем по ее собственной ладошке, произнося эти слова, и почти испытала то детское радостное предвкушение, с которым ждала следующей строчки: туда топочут, сюда топочут и как защекочут! В памяти всплыли другие песенки: Джек и Джилл, Джорджи Порджи, дрозд, который клюнет в нос, – точно приоткрылась крышка давно забытой шкатулки с сокровищами. Лорен об этих сокровищах уже и думать забыла, а меж тем они все это время хранились у нее в памяти, ждали своего часа – когда их снова извлекут на свет божий и передадут дальше по цепочке поколений.

– Мишки? – недоверчиво повторил Патрик. – Но это же бессмыслица.

Лорен тоже потянулась к детской кроватке. Погладив Моргана по щеке, она несколько мгновений ощущала совершенное умиротворение. Какая же это простая радость – чувствовать, как крохотная ручонка хватает тебя за палец.

– Они дышат? – спросил Патрик.

Внезапный приступ паники.

– Конечно дышат.

Правда ведь? Они оба напряженно уставились на детей, но определить было трудно. Тогда Лорен пощекотала их, одного за другим, и те в унисон расплакались. Два таких похожих голоса, сплетенные в один, точно две цепочки молекулы ДНК, закрученные в единую спираль.

– Да, они дышат.

Лорен и Патрик одновременно рассмеялись, нервно, с облегчением, будто едва не случилось нечто невыразимо чудовищное, но, так как оно не случилось, никто из них не мог с точностью сказать, что именно это было. Земля уходила у них из-под ног, все менялось. Какой она будет, их новая жизнь?

Пришел анестезиолог, чтобы осмотреть Лорен. Потыкал в ее отекшие лодыжки белой пластиковой указкой, попросил свесить ноги с кровати и молоточком проверил рефлексы. Чувствительность полностью восстановилась. Какое же это облегчение – больше не быть наполовину парализованной.

– Вы уже можете вставать, – сказал врач. – Скоро придет медсестра и снимет катетер.

А вот катетера будет не хватать. Месяцами Лорен приходилось подниматься по семь-восемь раз за ночь, чтобы опустошить мочевой пузырь, сдавленный двумя растущими в ней младенцами. Ей даже нравилось, что с катетером об этом можно вообще не думать. Приятно ради разнообразия не чувствовать себя заложницей собственного организма и неконтролируемых процессов, которые в нем происходят.

– Когда мне можно будет поехать домой?

В палате стояла такая жара, что Лорен обливалась потом, а лодыжки все сильней отекали, кожа на них натянулась и залоснилась. Зачем вообще включать отопление летом? Тем более что лета жарче этого в Шеффилде не видели последние лет сорок. Помимо всего прочего, это же совершенно бессмысленная трата денег.

Анестезиолог пролистал свои записи.