— Ты допускаешь вероятность того, что его все-таки убил ты сам?
— Да, несомненно.
Я вздохнула печально, но с некоторым облегчением.
Нина же не скрывала своего разочарования.
— Ты совершенно безнадежен. Будь я на твоем месте, я была бы просто в бешенстве, я бы из-под земли достала того негодяя, который замешан в этой истории, чтобы разорвать его на клочки. А ты, ты сидишь, как истукан, и говоришь, далее глазом не моргнув: «Разумеется, не исключено, что в убийстве виноват я. Однако вполне вероятно, что это был кто-то другой. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу».
— Нет, Нина, дитя мое, — сказал он мягко. — Я мог бы сказать по этому поводу гораздо больше, чем ты думаешь. Но ты должна понять одну вещь. Десять против одного за то, что я все-таки виновен. Долгое время после суда я, как и те, кто меня судил, был уверен в том, что так оно и есть. И только в последние годы моего заключения в голове у меня начали бродить сомнения.
— Почему? — спросила я. — Случилось что-нибудь необычное?
— Да, случилось. И это, в свою очередь, вроде бы начало пробуждать мою дремавшую память. Нет, нет, — покачал он головой, увидев наше любопытство и нетерпение, — это не значит, что она вмиг очнулась, как спящая красавица. Но мне все чаще стали мерещиться смутные видения того злосчастного вечера. Разумеется, я поначалу подозревал, что это всего лишь галлюцинации, что я принимаю желаемое за действительное, что это — как мираж в пустыне, иногда мне казалось, что я путаю последовательность событий, но эти слабые проблески заставили меня задуматься. И я думал, думал, думал — так, что чуть не сошел с ума. Мне стало легче, когда я вышел из тюрьмы — я переехал в Норвегию и начал строить свою жизнь заново, так что у меня не было времени оглядываться назад и размышлять. Хотя внутри все время что-то побаливало, словно старая рана. Подумать только, если… если…
Он не мог скрыть своего возбуждения. Он сглотнул несколько раз, так что кадык у него на шее подпрыгнул вверх-вниз, его зрачки расширились, глаза лихорадочно блестели.
— Вы понимаете? Вы понимаете, что для меня значит наконец добиться ясности?.. Даже если бы я получил доказательства моей собственной вины, доказательства, которые положили бы конец моим сомнениям, моим надеждам — это все равно было бы для меня облегчением. Но… но вы, конечно, вряд ли можете понять меня, ведь вы никогда…
— Мне, например, все предельно ясно, — серьезно сказала Нина. — Должно быть, куда приятнее отсидеть за решеткой, если ты это заслужил, если ты действительно укокошил парня.
— Слово «приятнее» здесь, пожалуй, не совсем подходит, — сказал Эрланд. Он расслабился и помягчел, кажется, даже улыбнулся девушке. — Но ты правильно поняла, о чем идет речь.
«Нет, — подумала я про себя, — речь идет о чем-то куда более таинственном и ужасном».
— Эрланд, что это за обрывочные воспоминания, которые преследуют тебя? — спросила я. — Они касаются только тебя и Роберта? Или в них присутствует кто-то еще?
И снова я увидела, как тяжелые веки опустились, словно занавес.
— Три часа ночи, и мы все трое устали. Я пойду, а вы ложитесь спать.
Он задержался на пороге, седой и сутулый, хотя совсем еще не старый человек.
— Если даже там и присутствует кто-то третий — как я могу назвать его имя? Нельзя строить такое чудовищное обвинение на всплесках моей памяти, которая уже предала меня однажды. Сперва мне нужно очень многое узнать — гораздо больше, чем я знаю сейчас.
Утро прошло в полном идиллическом покое. Бьёрн-Эрик, который сделал трогательную попытку пригладить свои непокорные вихры, передал телефонное сообщение от Ингрид, что у Кристины спала температура и что папа чувствует себя великолепно. Затем молодые люди испарились, а я стала играть с Юнасом в салочки. Мы бегали до тех пор, пока оба не повалились в изнеможении на пахучий белый клевер. Едва я донесла его до кровати, он тут же крепко заснул, а я поставила свой шезлонг под самым большим и тенистым кленом и последовала его примеру.
Сквозь сон я почувствовала, как кто-то подошел и сел на траву возле меня, но я менее всего ожидала увидеть Лаге Линдвалля.