Между тем странный старичок кивает на серое одеяло и бормочет:
— Да-да, этого можно было ожидать. Она всегда была хороша собой. Но спесивая и корыстная, как и ее отец, и больше всего она любила, чтобы другие плясали под ее дудку. Но под конец ей самой пришлось плясать, и танец получился невеселый, это уж точно, да и конец у него уж больно страшный.
Он косится на Кристера и спрашивает с нескрываемым любопытством:
— Как она умерла? Ее застрелили?
— Она утонула, — уклончиво отвечает Кристер, раздраженный его смутными намеками. — Разве вы не могли и этого предвидеть?
Но Наполеон не реагирует на иронию, и никакой дополнительной информации он не дает. В конце концов ему поручают то единственное дело, которое он все время берет на себя и всегда исправно и с ребяческой готовностью выполняет — передать сообщение. Кристер пишет несколько строк на листе из своего блокнота и к тому же вдалбливает ему:
— Скажи только, что здесь наверху случилось несчастье и чтобы он позвонил и вызвал машину «скорой помощи». Ты все понял?
Наполеон убегает.
— А полиция? — спрашивает Эрланд. — Он не должен был попросить их вызвать полицию?
— Лучше я сделаю это сам. Кроме того, осмотр места происшествия все равно можно будет произвести только на рассвете. Но я хотел бы взглянуть на этот склон, который спускается к роднику.
Я иду с ним и снова повторяю свою историю — про ромашки, про черную палку, про куст и мертвую руку в глубине пруда. И тут я начинаю плакать, я плачу и никак не могу остановиться — сперва, прижавшись к пальто Кристера, затем, поняв, что я ему мешаю работать, в полном одиночестве, в ночной темноте за пустынным скотным двором.
Проходит немало времени, прежде чем я осознаю, что рядом со мной стоит Эрланд Хёк. И во второй уже раз за этот вечер мне становится стыдно.
— Глупо с моей стороны так реветь. У тебя, наверное, в сто раз больше причин плакать…
— Жаль, что я не умею плакать. Я помню, что от этого обычно становилось легче.
Он говорит это серьезно, но он больше не кажется мне холодным и недоступным. Мне так о многом хотелось бы с ним поговорить, так многое волнует меня.
Скорбит ли он по Агнес? По-прежнему ли он влюблен в нее? Боится ли он того, что всех нас ожидает? Снова бесконечные допросы, снова подозрения против него, снова суд по делу об убийстве…
Не раскаивается ли он, что вообще вернулся сюда и попросил приехать Кристера Вика? Неутомимого Кристера, который не успокоится, пока не доведет до конца свою мрачную охоту, пока не окружит того или тех, кто виновен в трагических событиях в Черном Склоне и Змеином Озере…
Но человек, который стоит, прислонившись к стене хлева в полуметре от меня, который обращается со мной дружелюбно и с симпатией, к которому я тоже испытываю симпатию — он для меня по-прежнему чужак и незнакомец. Он закрыт для меня, и я не уверена, что вообще существуют ключи, которыми можно было бы открыть эту железную дверь.
Мы молча стоим, словно в почетном карауле, над трупом женщины, лежащей в молчаливом доме.
Тишина резко прерывается громкими возгласами, доносящимися с дороги. Голос Манфреда Ульссона несложно узнать. Судя по всему он находится в разгаре дискуссии, начатой, должно быть, еще от Плоского Холма. Также совершенно ясно, что он не встретил Наполеона и не получил трагического сообщения.
ebooksa