Штормовое предупреждение

— Все нормально, — говорит Сигрид. — Не твоя вина, что мамаша умерла.

Карен вообще молчит. Пульс стучит в ушах, она будто под водой. Будто неосторожно наступила на едва схватившийся за ночь лед и провалилась. Где-то далеко-далеко слышится звук телевизора, голос Карла, который что-то сокрушенно говорит Сигрид, а она его успокаивает. Они совсем рядом и бесконечно далеко.

Не смея перевести дыхание, Карен замерла и идет ко дну. Не смеет протянуть руку и взять стакан, потому что разобьется. От любого движения она рассыплется, разлетится и исчезнет, как хлопья пепла на ветру.

И сквозь хаос до нее доносится тот голос, что нашептывает про границу, которую нельзя переступать. Напоминает о незримой колючей проволоке, окружающей ее существование. Внутри там по-прежнему Матис и Джон. А снаружи нет ничего. Ничего твоего, говорит голос.

Черт побери, она сняла защиту, когда Сигрид неожиданно появилась в ее жизни, грязная, злая, полная собственных бед. И, не думая о последствиях, она принялась вновь заботиться о ком-то, дуть на раны, стараться, чтобы все уладилось.

“Она не твоя дочь, запомни”.

Теперь снова голос Карла. Он наклонился, старается поймать ее взгляд:

— Как ты, Карен?

Она медленно выныривает на поверхность, поднимает голову, судорожно вздыхает. Раньше она тоже так делала, знает, как быстро изобразить улыбку, успокоить их.

— Я просто устала. День был долгий, надо пойти прилечь.

И не глядя в тревожные глаза Сигрид, Карен встает и идет к себе в комнату. Раздевается, становится под душ. Только когда открывает привезенный Сигрид несессер, выдавливает на щетку зубную пасту и видит в зеркале свое лицо, приходят слезы.

41

Она не знает, долго ли шла. Слегка наклонясь вперед из-за ветра, шла по извилистой гравийной дороге на север, вдоль берега, от паромной пристани в Люсвике. Шла мимо домов и посеревших лодочных сараев, притулившихся меж скалами и морем, а вокруг мало-помалу светало. Шла мимо бухточек с замерзшими прибрежными лугами, мимо укрытых снегом можжевеловых кустов и остатков стенок, окружавших площадки, где сушили сети. Печально смотрела на руины общих усилий уберечь рыбачьи сети от пасущихся животных. Коллективная борьба за сохранность сетей до следующего выхода в море. Пока тюлени снова их не порвут. Она как наяву слышит ругань отца, помнит тревогу, таящуюся в проклятиях.

Карен упорно шла, чувствуя, как внутри что-то растет, что-то по-прежнему караулящее под поверхностью, словно крокодил в илистой реке, готовый к нападению.

Не сказав никому ни слова, она ушла из гостиницы, как только проснулась. Оделась и ушла. Сперва спустилась к пристани, увидела, как один из вонючих желтых колоссов приближается с другой стороны пролива. Когда паром подошел совсем близко, она отвернулась и пошла прочь. Мимо сейнеров и траулеров в рыбной гавани, мимо старой уродливой контейнерной гавани, где теперь швартуются только ледоколы да таможенные катера. Ставила одну ногу перед другой и шла, меж тем как мысли кружили в голове, а морозный воздух обжигал легкие.

Она останавливается, смотрит на часы. Без двадцати восемь. Карл Бьёркен, вероятно, уже на полпути в судебно-медицинский центр Равенбю. Надо будет позднее позвонить ему.

И Сигрид. Вместо того чтобы постучать и разбудить ее, Карен послала эсэмэску. Написала, стерла, написала снова, сомневаясь в каждом слове, а потом отослала.

Спасибо, что приехала! Мне пришлось уйти рано. Обнимаю, К.

Сигрид не ответила. Наверно, еще спит.

Карен опять останавливается, глядит в серо-белую бесконечность. Вбирает в себя тишину, пока дыхание посылает сигналы — облачка белого пара. Чтобы успеть на совещание с Бюле и его людьми, пора поворачивать обратно, думает она. Выпить где-нибудь чашку кофе и перекусить. Необходимо сосредоточиться на работе, отбросить все прочие мысли и то, что шевелится внутри.