Если я исчезну

Он подходит ближе, вторгается в мое пространство, но я не отступаю.

Слова из его письма стоят у меня перед глазами, сверкающие и яркие: «словно есть настоящий я – и есть это нечто, какой-то монстр, которого я не могу контролировать». Что, если он убил ее? Что, если он…

– Можно? – Он поднимает руку, и я каменею от страха, ужас стучит у меня в висках. Когда он дотрагивается до меня, когда его пальцы касаются моей щеки, это чувство только усиливается. Я будто пьянею. Он пальцами обхватывает мою шею.

Что, если это конец? Что, если это точка невозврата и я встречаю ее с широко раскрытыми объятиями? Что, если бы я позволила миру поглотить меня, но не медленно, по частям, а всю целиком и сразу?

Он целует меня. Поначалу осторожно, нащупывая искру, а нащупав – целует меня сильнее.

– Мне кое-что нужно, – страстно шепчет он, и я позволяю ему подтолкнуть меня к столу.

Когда я была моложе, мне часто снилось, как я просыпаюсь однажды утром и обнаруживаю, что все люди в мире исчезли. Все, кроме меня и одного мальчика, которого я хотела. Казалось, я могла заполучить его только таким образом. И только после того, как мы поняли, что остались одни в этом мире, только тогда мы смогли бы по-настоящему, глубоко полюбить. Ведь мы бы нуждались в ком-то и имели бы только друг друга. Тот потрясающий мальчик и я – одни на всем белом свете. Сейчас происходит именно то, о чем я мечтала. Почти.

Солнце садится. Кромешная тьма – идеальная обстановка. Страх только усиливает эмоции. Мы должны вести себя тихо. Должны действовать быстро. Каждое мгновение – украдено. Все острые ощущения – только для нас.

Сначала мы делаем это на кухне, у стола. Затем перемещаемся на пол в гостиной. Потом в душ. Мое тело поднимается до крещендо, до того головокружительного состояния тягучей истомы, что я боюсь, что не вернусь, боюсь, что он оставит меня в ловушке. Поэтому я умоляю его помочь мне, освободить меня, и он помогает, и я испытываю оргазм за оргазмом.

У меня очень давно не было секса. Думаю, я боялась. Боялась этого чувства, когда ты оказываешься в чьей-то милости, беззащитная, уязвимая, в ловушке. Мое тело похоже на изношенные струны, натянутые слишком туго. Если на них сыграть, всегда есть шанс, что они порвутся, и эта угроза распространяется через весь инструмент, оживляя ночь. У поломанных людей секс самый лучший.

Когда становится слишком поздно притворяться, что солнце никогда не взойдет, он целует меня и шепчет мне в шею:

– Я не хочу уходить.

Я целую его в ключицу:

– А придется.

Он снова меня целует. А потом я смотрю на него из окна. Наблюдаю, как он растворяется в ночи. Я в полном замешательстве. Я не знаю, кто я и куда иду. Хотелось бы мне пойти за ним в темноту.

На следующее утро в саду по дороге в конюшню я прохожу мимо твоей матери. Она стоит по колено в кустах ежевики и с решительной миной, но без маски или перчаток обильно распыляет на них нечто из красной стеклянной бутылки. Спору нет, кусты ежевики погибают, но такими темпами она убьет все живое вокруг. Всему саду придется погибнуть, чтобы спасти нас от ежевики.

Кукла сидит возле оранжереи, где я ее и оставила, но лицо у нее пестрит дырами. Затаив дыхание, я машу рукой твоей матери.

Покормив лошадей, я заглядываю к Белль Стар. Теперь при виде меня она фыркает. Я растираю ей затылок и расчесываю загривок.

Твоя мать подъезжает на своем квадроцикле, лязгая бутылками, за ней следует свора собак. Как только она слезает с машины, они падают в траву. Я отхожу от Белль Стар, вспоминая, что я должна работать, но твоей матери, похоже, все равно.

Заметив приближение твоей матери, Белль Стар пятится, вскидывает голову и устремляется в загон.