Охотники за каучуком

Индейцы, почти всегда малокровные, по-видимому, менее страдают от этой язвы, потому что вследствие их малокровия являются менее заманчивыми для насекомых жертвами, или же потому, что уже успели освоиться и притерпеться к укусам этих мучителей, или же потому еще, что кожа их несравненно грубее и менее чувствительна; во всяком случае они сравнительно меньше страдают, чем европейцы.

Кроме того, установлено, что европейцы, прибывшие в экваториальные страны, населенные насекомыми и мошкарой, менее страдают от них, когда успеют акклиматизироваться, чем в первое время по своем прибытии. Путем ли постоянных прививок всех этих разнообразных ядов, или вследствие быстро развивающейся в этом климате анемии они с течением времени становятся менее чувствительны к ожогам и укусам насекомых, чем вначале.

Но это еще не все, что предстоит претерпевать в этих краях злополучным путешественникам. Берега этих рек поросли маленькими деревцами, с широкими толстокожими листьями, как листья фикусов, называемыми туземцами эмбооба. Каждое такое дерево, от линии воды, из которой выходит их ствол, и до кончиков листьев усеяно сплошной массой желтых муравьев, тех ужасных муравьев, которых бразильцы называют огненными муравьями. Эти свирепые насекомые моментально наводняют собою бателлао, проникают всюду, набрасываются на съестные припасы, которым они сообщают нестерпимый запах муравьиной кислоты, ползут по ногам вверх и облепляют всего человека, кусают, жалят, жгут нестерпимо, невыносимо, точно огнем, и вызывают во всем теле ужаснейший, болезненный зуд, способный довести человека до отчаяния.

Непрестанная забота путешественника предохранить и защитить себя, на сколько возможно, от этих укусов настолько заполняет все его существование во время подобного плавания, что делает совершенно неспособным не только к какой бы то ни было работе, но даже лишает возможности думать о чем-либо другом, кроме самозащиты.

Впрочем, некоторые пустячные инциденты все-таки изредка нарушают томительное однообразие этого плавания.

Местами течение реки, сдавленной берегами, становится еще быстрее и сильнее; тогда шкипер, оценив взглядом характер местности, отдает отрывистым, резким голосом приказание:

— Давай эспи!

Эспи — длинный, крепкий канат из пиассаба, постоянно лежащий свернутым на носу судна.

Двое людей берутся за конец этого каната, прикрепляют его к одной из бортовых шлюпок, садятся в шлюпку, затем отправляются на берег, насколько позволяет длина каната, и там прикрепляют этот конец каната к стволу какого-нибудь громадного, крепкого дерева.

Тогда остальной экипаж хватается за канат и тянет, как тянут на быстроходных судах, переправляя их через пороги.

Когда опасное место пройдено, снова продолжают работать форкильхой и ганчо.

Случается, конечно, что люди, управляющиеся с этими орудиями, плохо рассчитывают расстояние или наставят форкильху на такое место судна, с которого она соскользнет. Тогда неловкий кувырком летит в воду, ныряет, как утка на пруду, затем снова появляется над водой, впрыгивает в шлюпку, за кормой судна, выбирается благополучно на берег, при громком смехе и шутках товарищей, более счастливых или более осторожных и менее неловких.

С наступлением ночи бателлао причаливают к берегу. Но сойти на сушу нет никакой возможности, особенно зимой, в некоторых местах берегов Рио-Негро, так как нельзя определить безошибочно, суша ли это или бездонная трясина.

Это плавание, столь затруднительное и неприятное по своей невероятной длительности, нестерпимой жаре обилию жалящих насекомых, кроме того, не лишено опасностей и более серьезных. Так, например, нередко случается, что громадные деревья, корни которых подмыла вода или стволы которых разрыхлились от гниения и дуплистости, обрушиваются в реку, чуть не затопив бателлао, или ломаются под напором эспи или ганчо и падают в воду всего в нескольких футах от носа судна. Тогда воды бурлят и вздымаются высокими беспорядочными волнами под тяжестью падения великана, и судно начинает плясать, как пробка, на этих волнах, несмотря на свой тяжелый груз.

Но вот путешественники достигают, наконец, верхнего устья Рио-Жаопири, и тогда начинает казаться, что темные воды Рио-Негро как будто слегка бледнеют у левого берега.

Но это только кажется или это беловатая струйка свидетельствует о близости Рио-Бранко, воды которого опалового оттенка еще издали заметны среди черных вод Рио-Негро? Пассажиры европейцы вспомнили при этом, что подобный же феномен был замечен ими и ниже по течению реки при впадении Рио-Негро в Амазонку.

Они имели случай убедиться, что слияние вод двух рек происходит лишь на весьма значительном расстоянии от впадения одной реки в другую. Воды Рио-Негро сохраняют на протяжении нескольких километров свой цвет черного кофе и образуют вдоль левого берега Амазонки полосу, кажущуюся тем более темной, что воды вдоль правого берега светлее и серебристее. По-видимому, слияние двух разнохарактерных вод совершается не сразу, и на поверхности реки местами еще выступают как бы темные пятна, выделяющиеся на светлом фоне Амазонки, как будто какая-то капризная линия разделяет между собой эти воды.

Суда, идущие по Рио-Негро, оставляют за кормой длинный след на чернильной реке, так хорошо оправдывающей свое название, след, испещренный мелкими волнами с мутно-желтыми, пенистыми гребнями, как бы увенчанными расплавленным янтарем, а темные леса по обеим сторонам реки, тесно обступившие ее берега, отражаются как-то особенно явственно в этой зеркальной поверхности полированного черного угля, медленно движущейся между двумя стенами вечнозеленых берегов.

Без сомнения, Рио-Бранко представляет путешественникам зрелище аналогичное, но только в обратном смысле.

Вследствие непомерного утомления всего экипажа, вызванного страшной, нечеловеческой работой в течение всего последнего дня пути, сеньор Хозе нашел нужным разрешить всем двенадцатичасовый отдых.