— Да первый, потому что первый раз у моих птичек нет воды. Признайся, что я права!
— Нет, сеньора, вы не правы.
— Да где же поилка? Ведь в клетке ее нет, это твоя вина!
— Нет, нет, сеньора, в этом виноват дон Луис.
— Бельграно? Да ты с ума сошла!
— Нет, сеньора сегодня поутру, когда я заходила узнать о его здоровье, поилки были у меня в руках, а сеньор этот, как я вам говорила, ужасно любопытный, ему понадобилось узнать, зачем нужны эти тазики, я ему сказала, он забрал их у меня и сам принялся мыть. Теперь я вспомнила, что он поставил их у клумбы с жасминами, а человека отправил за водой, в этот момент я услыхала ваш звонок и побежала, забыв про поилки.
— Вот видишь, Лиза!
— Что же я вижу, сеньора? Если бы сеньор дон Луис не взял у меня поилки, я бы не позабыла их.
— Лиза, который час?
— Одиннадцать часов.
— Хорошо, я пройду теперь в гостиную, а ты поди скажи сеньору Бельграно, что я буду очень рада принять его, если он может сюда прийти.
Лиза сразу же побежала исполнять поручение своей госпожи.
Час спустя мы застаем донью Эрмосу в гостиной на софе в чертах ее более оживления, чем обыкновенно, глаза устремлены на белую розу, которую она держит в прекрасной руке, любовно расправляя нежные лепестки, подле нее сидит Бельграно, он бледен, его грустные черные глаза блестят и светятся каким-то новым блеском, он не сводит их с молодой женщины.
Оба молчат.
Дон Луис наконец решился прервать молчание, становившееся неловким.
— Что же, сеньора? — спросил он своим мягким, ласковым голосом.
— Что я могу сказать вам, сеньор? Вы, я вижу, меня совсем не знаете! — отозвалась она, подняв головку и взглянув на своего собеседника.
— Что вы хотите этим сказать, сеньора?
— Я говорю, что вы не знаете меня, потому что вы полагаете, что я, как большинство женщин нашего круга, могу сказать вам то, чего не чувствует моя душа или, так как мы совсем не говорим о чувствах и душе, то, что не является выражением моих мыслей.
— Однако я не должен, сеньора…