Росас

— Я, Мигель, я. Прости меня, но видя, что ты сильно запоздал, я предположил, что ты, быть может, вошел потайной дверью, скрытым выходом, которого я не знаю, и так как с некоторого времени я избегаю уединения, потому надо тебе знать, мой уважаемый Мигель, что уединение расстраивает воображение и, судя по тому, что говорят философы, служит к добру и к злу, причина, из-за которой я предпочитаю общество, которое, согласно мнению Квинтилиана…

— Луис!

— Чего тебе? — отвечал тот, входя.

— Как, Бельграно здесь!

— Да, сеньор, и я его позвал сюда, чтобы он помог мне выслушать вашу диссертацию.

— Так что этот дом — очаг опасностей для меня?

— Как так, мой уважаемый учитель? — спросил дон Луис, садясь возле него.

— Что это значит, Мигель? Я хочу ясного, положительного, откровенного объяснения! — вскричал дон Кандидо, отодвигая свой стул от дона Луиса. — Я хочу знать одну вещь, которая определяет, утверждает и характеризует мое положение: я хочу знать, что это за дом.

— Что это за дом? -Да.

— Тота! Дом, как все другие, мой дорогой учитель.

— Это не ответ. Этот дом не похож на другие, потому что здесь составляют заговоры и унитарии, и федералисты.

— Как так, сеньор?

— Четверть часа тому назад ты принимал в этом доме женщину, шпионку этого дьявольского монаха, поклявшегося меня погубить, а теперь я открываю в твоих частных и секретных комнатах этого таинственного молодого человека, который бежит от своего очага и переходит из дома в дом с видом тайного и злостного заговорщика.

— Вы кончили, мой дорогой учитель?

— Нет, и не хочу кончить, не сказав тебе дважды или трижды, что, ввиду моего официального положения, столь деликатного и столь высокого, я не могу продолжать сношений с домом, к которому мне невозможно приложить грамматического определения, и пока я не узнаю, что такое этот дом теперь или чем он может быть, я воздержусь от всякого общения с ним, от всякого посещения его.

— Сеньор, вы не завтракали с депутатом Гарсиа? — сказал дон Луис.

— Нет, сеньор, я не имел чести завтракать с сеньором доном Бальдомеро.

— Тогда, может быть, с Гарригосом?

— С ним тем более нет, это, мне кажется, не ко времени.

— Значит, эта изумительная речь — продукт вашего собственного воображения?